Том 9. Письма 1915-1968

Я много работаю. Написал семь рассказов (для американских газет, они уже напечатаны), два сценария, сейчас пишу пьесу для МХАТа. Работать трудно, — быстро устаю, стал «плох здоровьем». Только работой спасаюсь от тревоги, от постоянных мыслей о всем, что происходит. Валя возится с кормежкой — на это уходят все дни. Сережа препарирует трупы в медицинском и-те, очень этим увлекается. Даже Фунтик работает, снимается в картине Маршака «Юный Фриц», зарабатывает себе «на кусок хлеба». Каждый день у нас бывает Коля Харджиев, Жоржик (совершенно высохший), очень часто Мальва с Бубкой. Пайка слегка психует. Миша Навашин занимается всем, чем угодно, кроме ботаники.

Сейчас здесь изумительная, совершенно неправдоподобная весна — весь город (это не город, а громадный парк) в цвету, шумят арыки, жара, за окнами сверкает снежный Тянь-Шань, но все это — «напрасная красота». Иногда прибегает Шкловский (тоже психующий), приходят благожелательный Квитко, Семынин, Зощенко (человек печальный и загадочный).

Пишу я растрепанно, совсем не о том, о чем бы надо написать. Я мог бы целые страницы писать Вам, Рувец, о том, о чем я думаю почти непрерывно, как одержимый, — о мире, победе, покое, о дороге на Черное озеро, о старых деревьях в саду у старушек, о прошлом — будет ли все это?

Пишите подробно обо всем. Как Валя? Д.6., очень измучилась…

Была ли у Вас наша Лиза? Мы телеграфировали ей, чтобы она навестила Валю.

Если все уладится — приезжайте сюда, не раздумывая. Дорога (по теперешним понятиям) нетрудная, — всего

12 дней. Мы общими силами Вас здесь поправим. Здесь отдохнете, напишете сценарий, а потом, м. б., все вместе двинем обратно.

Целую Вас и Валю крепко. Наша Валя и Сережа целуют Вас и Валю. Не сердитесь за молчание. Вспоминаем Вас почти непрерывно.

Ваш Коста.

Р. И. ФРАЕРМАНУ

2 июля 1942 г. Алма-Ата

Рувец, дорогой, Ваша телеграмма из Солотчи произвела сенсацию среди всей московской колонии (за исключением Жоржа, каковой Жорж уехал в Барнаул к Таирову писать пьесу). Мы рады за Вас, вместе с тем и горько и печально, и хочется только одного — быть сейчас в Солотче, уйти с Вами куда-нибудь в глушь, где нет ни души, нет людей, но есть то единственное, что никогда не причиняло нам зла, — природа. За каждую песчинку на дпе Прорвы, за какой-нибудь костер я готов отдать все.

Крепитесь, Рувец, милый. Помните, Вы как-то писали Сереже на «подаренной книге»: «Мы еще побродим, мы еще половим». Мы еще узнаем покой, тишину, любовь друзей, и это будет единственное наше настоящее счастье. Я знаю, как Вас измучили, Рувим, но я тоже знаю, что пройдет и апатия, и отсутствие желаний, и тоскэ и мы снова научимся смеяться. Есть еще чем жить и есть для чего жить.

Если Вы выходите, то посмотрите за меня на все наши любимые места. Ничто я пе любил так, как Солотчу, — там мила каждая щепка.

Напишите подробно обо всем. Почему Валя совсем перестала писать?

Напишите, как в Солотче с продуктами, как Александра Ивановна, Пчелка, что делаете. Как с деньгами? Какие планы? Не думаете ли Вы оставаться в Солотче на зиму? Все это очень важно знать, чтобы решить здесь, как нам быть и когда ехать.

Сейчас я кончаю пьесу для МХАТа. Затем я должен на несколько дней (в конце июля) поехать в Барнаул вместе с Валей к Таирову (я тоже обещал ему пьесу), Потом надо съездить в Сталинабад (там Альберт кончает Лермонтова) и заехать в Самарканд. После этого можно ехать в Москву (Солотчу).

Примерно все эти дела окончатся в начале сентября. И мы думаем, если внешне все будет благополучно, вернуться к этому сроку, но жить не в Москве, а в Солотче (а работать для Москвы).

Вчера я получил телеграмму из «Красной звезды» от Ортенберга. Приглашает в Москву, пишет: «рассчитываю Вас использовать для писания рассказов». Это не вызов, а приглашение. Хорошо, что это дает возможность выехать в Москву, но плохо то, что этот самый Ортенберг вряд ли отпустит меня в Солотчу.

Но, на всякий случай, я ответил принципиальным согласием.

Боже мой, Рувец, если бы Вы знали, как и Валя и я — оба мы хотим увидеть Вас. Тоска здесь страшная — и от исчезновения перспектив, и от одиночества, и от неслыханной жары, и от сознания, что надо скорей выполнить все обязательства, всю работу, чтобы можно было уехать, и от усталости, и болезни, которые тормозят работу. (Болезнь у меня неважная, — сдало сердце — «грудная жаба».)

Пишу пока коротко, т. к. все время надо торопиться. Через день-два напишу очень подробно. Напишите все о себе, Солотче и все, что Вы оба думаете о наших планах.

Обнимаю Вас и Валю крепко, живите тихо, покойно. Привет Александре Ивановне. Близко ли были бои от Со-лотчи?

Валя пишет отдельно. Еще раз целую.

Коста.

Рувец, не думаете ли Вы, что стоит сейчас перевести солотчинский дом на кого-нибудь из Вас. Иначе он, конечно, пропадет. Я говорю не о покупке, а об оформлении дома.

У нас переменили номер дома. Теперь адрес такой: улица Калинина 63, квартира 29.

А может быть, удастся все сделать быстрее и приехать раньше.