Томъ четвертый. Скитанія

Переѣздъ совершался больше сутокъ. Море было довольно бурно, и посреди пролива всѣхъ женщинъ укачало. Сильный вѣтеръ дулъ намъ навстрѣчу, волны неоднократно хлестали черезъ носъ. Наконецъ, мы пристали къ широкой ледяной заберегѣ, еще облегавшей островъ. Наносный лѣсъ попадается на островѣ Лаврентія чаще, чѣмъ на противоположномъ материкѣ; скоро нѣсколько молодыхъ людей, перебравшись на берегъ, принесли небольшую охапку хвороста, на которой при нѣкоторой бережливости можно было вскипятить чайникъ. Напившись чаю, мы отправились на веслахъ вдоль берега и къ утру слѣдующаго дня, наконецъ, были въ Чибукакѣ. Это былъ поселокъ юртъ въ тридцать, стоявшій на довольно обрывистомъ берегу, столь же уныломъ, какъ и мысъ Чаплинъ. Море съ сердитымъ шумомъ колотило о берегъ, но прямо у поселка начинались птичьи утесы, гдѣ миріады топорковъ, уриловъ и ипатокъ затемняли воздухъ и заглушали шумъ прибоя крикомъ и шелестомъ своихъ крыльевъ.

Островъ св. Лаврентія заселенъ тѣмъ же племенемъ, что и противоположный азіатскій берегъ, и въ широкомъ смыслѣ составляетъ колонію съ мыса Чаплина. Еще и теперь семьи послабѣе и полѣнивѣе время отъ времени переселяются на островъ, ибо тамъ легче добывать пищу. Если бы не этотъ притокъ, островъ совсѣмъ бы обезлюдѣлъ, ибо, несмотря на относительное обиліе моржатины и китовины, жители острова вымираютъ.

Голодъ 1879 года особенно жестоко поразилъ именно это бездѣятельное населеніе. Изъ шести поселковъ остался только одинъ, да и тотъ уменьшился на половину.

Среди эскимосскихъ юртъ стоялъ деревянный домъ американской миссіи. На одной сторонѣ его была прибита бѣлая доска, на которой черными буквами было написано: Campbell — имя перваго миссіонера на островѣ, который погибъ въ кораблекрушеніи съ женою и пятью дѣтьми, возвращаясь изъ поѣздки въ С.-Франциско.

Было еще очень рано, и американцы спали.

— Насъ и здѣшнихъ они къ себѣ не пускаютъ! — сказали мнѣ мои спутники. — Если хочешь, самъ ихъ буди!..

Я постучался въ окно, и черезъ нѣсколько минутъ худощавая фигура въ ситцевомъ халатѣ, выглянувъ изъ форточки, освѣдомилась о моемъ имени и открыла мнѣ дверь. Казакъ, сопровождавшій меня, тоже былъ впущенъ, но туземцы, попробовавшіе проникнуть вслѣдъ за нами, дѣйствительно, встрѣтили суровый отпоръ.

Домъ, былъ сравнительно великъ и имѣлъ шесть или семь довольно большихъ комнатъ, но былъ устроенъ со всей безпомощностью, которую проявляютъ жители теплыхъ широтъ, когда имъ приходится строить и отогрѣвать жилище на далекомъ сѣверѣ. Стѣны были слишкомъ тонки, а окна слишкомъ велики; желѣзныя печи, скоро терявшія тепло, были мало пригодны для борьбы съ холодомъ зимнихъ ночей. Даже въ это лѣтнее время въ комнатахъ было холодно и сыро. Мебели было мало, почти такъ же мало, какъ и въ моемъ импровизированномъ домѣ на азіатскомъ берегу. Изъ полуоткрытой спальни виднѣлась безпорядочная постель, лежавшая прямо на полу.

Человѣкъ въ ситцевомъ халатѣ поспѣшно привелъ въ порядокъ свой туалетъ и принялся растапливать печку. Это былъ совсѣмъ молодой человѣкъ съ узкими плечами, рыжеватой бородкой и странными, глубоко запавшими, суровыми и вмѣстѣ дикими глазами. На его худощавой фигурѣ лежала печать физической безпомощности, и даже растапливаніе печи плохо спорилось въ его рукахъ. Его, впрочемъ, скоро замѣнилъ приземистый старичекъ въ довольно грязной одеждѣ съ выцвѣтшими глазами и грязно-сѣрой, недѣли двѣ небритой бородой.

Молодой человѣкъ съ рыжей бородкой былъ Лерриго, докторъ медицины и теологіи, миссіонеръ и школьный учитель на островѣ Лаврентія, а маленькій старичекъ былъ его помощникъ и, если хотите, слуга, норвежецъ изъ Вардо, долго жившій въ Архангельскѣ и говорившій по-русски лучше, чѣмъ по-англійски. Американское правительство въ послѣднія два десятилѣтія усиленно старается разводить стада ручныхъ оленей на Аляскѣ и прилежащихъ островахъ. Для этой цѣли покупаютъ оленей на чукотскомъ берегу и въ Лапландіи, а въ пастухи привозятъ сѣверныхъ норвежцевъ и норвежскихъ лопарей.

Оскальдъ Крагъ изъ Вардо именно такимъ образомъ попалъ на берегъ Аляски, но въ оленьи пастухи онъ не годился ужъ слишкомъ очевидно. Ему было больше шестидесяти лѣтъ отроду, и его пальцы, искривленные отъ постоянной работы, не могли даже сжиматься, какъ слѣдуетъ. Растопивъ печку и поставивъ на столѣ чайникъ съ чаемъ, онъ усѣлся на ящикъ, свѣсивъ руки по сторонамъ. Лицо его было тупо и устало. Онъ напомнилъ мнѣ старую дворовую собаку, спущенную съ цѣпи и отдыхавшую у забора.