Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга

Онъ былъ высокій, сгорбленный, сухой, какъ комаръ. Правая рука была сведена, и пальцы неестественно тонки. Сзади на шеѣ у самыхъ позвонковъ было огромное синее пятно, неправильной формы, широкая дыра, кое-какъ заросшая и затянутая пленкой. Эту дыру пробила полицейская пуля. Отъ такой раны обыкновенно умираютъ на мѣстѣ. Каргаретели только обмеръ. Но даже исполнители приняли его за мертваго и оттого не добили. Они бросили его въ оврагъ и пошли съ рапортомъ: «Все обстоитъ благополучно».

Каргаретели остался въ живыхъ, но душа у него стала, должно быть, такая же, какъ тѣло, больная, изнеможенная, запуганная.

Онъ долго не хотѣлъ говорить о своей исторіи.

— Вамъ тяжело вспоминать? — спросилъ мой спутникъ.

Каргаретели усмѣхнулся грустно и жалобно.

— Тяжелѣе было, когда пуля ударила…

Онъ подумалъ немного и прибавилъ сдержанно:

— Моя исторія подтверждаетъ давно высказанное мнѣніе, что могутъ нѣсколько пострадать и невинные люди, сами не зная за что…

— Я былъ режиссеръ, — разсказывалъ Каргаретели, — въ казенномъ театрѣ служилъ, лѣтъ двѣнадцать, съ самаго основанія. Жена у меня артистка, тоже въ театрѣ. Двое дѣтей. Жили себѣ. Время пришло, нельзя было остаться безучастнымъ. На улицахъ стрѣльба. Я тоже принялъ участіе.

— Участіе въ чемъ? — переспросилъ я съ удивленіемъ, — въ стрѣльбѣ?

— Боже сохрани, — сказалъ Каргаретели съ нѣкоторымъ ужасомъ; — у насъ были свои дѣла, театральныя. Семьдесятъ человѣкъ рабочихъ въ театрѣ, плотники, механики, выработали пункты. Правду сказать, очень туго имъ жилось. Предъявили дирекціи. Меня, на бѣду мою — выбрали защитникомъ себѣ. — «Вы, — говорятъ, — не вертунъ, человѣкъ основательный. Послушаютъ васъ…» Были удовлетворены, но дирекція стала говорить: «Это дѣло рукъ режиссера Каргаретели». Такъ я пострадалъ по доносу одного генерала театральнаго и одного полковника.

Онъ долго не рѣшался назвать фамилій, хотя онѣ въ свое время обошли всѣ газеты, но потомъ собрался съ духомъ и прибавилъ: — «Полковника Касимова. Я былъ съ нимъ въ ссорѣ изъ-за растраты шестидесяти тысячъ, какъ обнаружилось потомъ при слѣдствіи по документамъ. Я не могъ этой мерзости вынести. Полковникъ Касимовъ довольно безцеремонно бралъ проценты со всѣхъ поставщиковъ. Сдѣлаютъ костюмъ изъ забракованнаго плиса, а записываютъ бархатъ, четырнадцать рублей аршинъ. Я говорю: „Владиміръ Николаевичъ, какой же это бархатъ, это аршинный товаръ по сорокъ копеекъ. Все на свѣтѣ временно. Васъ смѣнятъ, съ меня искать станутъ“. Онъ этого не могъ терпѣть. На этой почвѣ у насъ доходило до матери и до отца.

Въ это время убили генерала Грязнова. А никого не поймали. Говорятъ: „Комитетъ устроилъ. Гдѣ комитетъ?“

Тутъ подвернулся доносъ изъ театра: „Режиссеръ Каргаретели — предсѣдатель комитета“.

Полковникъ Касимовъ сказалъ: „Надо вырвать этого человѣка“.

Въ одинъ вечеръ пришли ко мнѣ чины охраны прямо въ театръ. Околоточный, городовой, казакъ. Предъявили вопросъ:

— Вы Каргаретели? — „Да, я!“ — По приказу генералъ-губернатора вы арестованы. — „Куда прикажете?“ — говорю. — Въ тюрьму!

Сѣли, поѣхали. Доѣхали до оврага, что за городомъ. Велѣли слѣзть, извозчика отпустили, зашли въ духанъ. Порядочно выпили, подбодрились. — „Теперь, говорятъ, извозчикъ не понадобится, пойдемъ пѣшкомъ“. — „Пойдемъ. Я съ вами не боюсь. Вы люди съ оружіемъ, защитите меня“. Время тогда было безпокойное, каждый день разбой.

Отправились мы. Сто саженей осталось до тюрьмы, околоточный выстрѣлилъ сзади, пятый позвонокъ задѣлъ, я упалъ лицомъ внизъ, кровью облился.

Когда револьверъ ударилъ, испугались шума, бросили меня, побѣжали въ оврагъ. Я безъ памяти сталъ, пролежалъ минутъ десять, потомъ вдругъ слышу шаги, назадъ подходятъ. Вспомнилось тутъ про жизнь, не хотѣлось умирать. Слышу, говоритъ казаку: „Переверни его“. Перевернули. „Въ карманахъ поищи“. Былъ кошелекъ, пять рублей. Взяли.

На другой день утромъ, часа въ четыре, подобрали меня городовые того же участка. Знали, что не все ладно. Я сталъ звать, стонать: „Помогите!“ Тогда подобрали меня, свезли въ больницу.

Когда доложили начальнику, онъ такъ и отвѣтилъ: „Собакѣ и смерть собачья. Ему не въ больницѣ мѣсто. Пускай полежалъ бы въ острогѣ на казенныхъ нарахъ“.

Слухи по городу пошли. Газеты стали писать, Двѣ газеты за меня совсѣмъ закрыли: русскую и грузинскую.

Уже на другой день были арестованы убійцы. Ихъ предали военному суду. Судъ пріѣзжалъ ко мнѣ въ больницу, предлагали вопросъ: „Узнаете ли?“ — „Конечно, узнаю. Вотъ этотъ околоточный“. — „Успокойтесь, говорятъ, не волнуйтесь. Они понесутъ наказаніе“. Я просилъ облегчить. „Они были введены въ заблужденіе“.

На судѣ околодочный сказалъ: „Я членъ охраннаго отдѣленія. Служилъ вѣрой и правдой. Господинъ Каргаретели — членъ комитета. По его указанію убили генерала Грязнова. Я не могъ стерпѣть“. Судъ говоритъ ему: „Молчите“, а онъ все свое.

Судъ городового и казака оправдалъ, а околоточнаго приговорилъ на четыре года каторги. Не отправили его, здѣсь продержали; въ этомъ году недавно въ маѣ мѣсяцѣ выпустить хотѣли, платье принесли въ камеру. Арестанты узнали, заманили въ отхожее мѣсто, задушили его.