Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга

— Говорятъ, подъ полою можно бомбы таскать. Но что же бѣдному надѣть, пальто? Бурка стоитъ четыре рубля, а пальто пятнадцать. Есть у меня знакомый старикъ, былъ на войнѣ добровольцемъ, имѣетъ четыре Георгія. Онъ просьбу подавалъ о разрѣшеніи бурки. «Я, говоритъ, лѣтомъ въ черкескѣ хожу, а зимою холодно. Я старикъ». Ничего не вышло. Ѣздить верхомъ нельзя. На велосипедѣ — тоже. Даже верхъ у экипажа нельзя поднять, дождь или не дождь.

Я вспомнилъ экипажные указы императора Павла. «Либеральный режимъ» на Кавказѣ что-то смахивалъ на военныя поселенія.

— А видѣли сѣтку на балконахъ?

— Видѣлъ…

Всѣ балконы трактировъ, харчевенъ и чайныхъ сверху до низу были одѣты густой проволочной сѣткой.

— Все противъ бомбъ, — говорилъ сосѣдъ. — Будто на худой конецъ не могутъ изъ окна бросить?..

Воображаю, какъ сладко сидѣть въ жаркій полдень подъ такой сѣткой…

— Подтянули насъ, — кричалъ сосѣдъ, — какъ тугую супонь. Дышать нечѣмъ. Скоро спина лопнетъ. Экспропріаціи, экспропріаціи, насъ обдираютъ, и мы же еще виноваты. Вмѣсто защиты на насъ экзекуціи посылаютъ. Слыхали, небось?

Мой собесѣдникъ внезапно успокоился. Только губы поджалъ и глаза прищурилъ. Онъ посмотрѣлъ на меня холодно, почти враждебно.

— Насъ не подтянешь больше, — сказалъ онъ. — Некуда. Мы такъ живемъ, что хуже не будетъ. Лучше можно сдѣлать, а хуже нельзя. Сколько съ народомъ ни ссорься, а мириться придется..

На дворѣ была ночь. Мы сѣли въ вагонъ и стали спускаться внизъ въ черную тьму. И когда мы были внизу у входа въ предмѣстье, вверху на стѣнѣ блеснула яркая звѣзда изъ электрическихъ рожковъ. То былъ прощальный привѣтъ съ фуникулёра. Звѣзда блеснула и погасла, ибо на электричество скупились. И стало темнѣе, чѣмъ прежде.

Я былъ безоруженъ по петербургской привычкѣ. Но всѣ другіе заботливо ощупывали револьверы въ карманѣ на случай нападенія. Потомъ мы разошлись въ разныя стороны.

Пріятная страна…

5. Недобитый

Въ бытность мою въ Тифлисѣ мнѣ случилось зайти въ городскую думу. Сторожъ Монтинъ, старикъ лѣтъ семидесяти, повелъ меня посмотрѣть главный залъ. Залъ этотъ очень изященъ. Онъ отдѣланъ рѣзнымъ дубомъ и орѣхомъ. Въ немъ окна высокія, стальныя рѣшетки и лѣпные потолки.

Монтинъ — старикъ угрюмаго вида. У него сына убили на манифестаціи въ Баку. Потомъ привезли тѣло въ Тифлисъ и устроили торжественныя похороны. Послѣ московскихъ похоронъ Баумана это вторыя по пышности освободительныя похороны.

Старый Монтинъ вспоминаетъ о сынѣ не очень охотно.

— Было, прошло, — говоритъ онъ кратко. Онъ оживляется только тогда, когда говоритъ о землѣ.

На что ему земля, Богъ знаетъ. Руки у него трясутся. Ничего у него нѣтъ.

— Были плуги да быки, все уничтожилъ, — говоритъ онъ съ сожалѣніемъ.

Онъ готовъ все забыть. Смерть сына и бойню, но о землѣ онъ ни за что не забудетъ.

— Я надѣюсь, правительство облагоразумится, — говоритъ онъ съ неожиданнымъ благодушіемъ. — Мы чего просимъ, — хоть чуточку землицы…

Тифлисъ сталъ городомъ трагическихъ воспоминаній. Чуть не на каждомъ углу вамъ разсказываютъ что-нибудь и показываютъ мѣсто.

— Вотъ здѣсь они набросились на князя Голицына. Четверо ихъ было, рабочіе… Кинжалами рубили, но не могли разрубить панцыря, весь мундиръ изорвали. Изранили лицо. А княгиня закрывала его своимъ тѣломъ. А потомъ они убѣжали сквозь эти кусты. Гимназистъ Лоладзе, извѣстный потомъ, шелъ по дорогѣ и указалъ казакамъ. Вотъ здѣсь домъ Лоладзе. Отецъ его былъ частный приставъ.

— Чѣмъ извѣстенъ Лоладзе?

— Сыщикъ онъ былъ хорошій, прирожденный, изъ молодыхъ, да ранній. Потомъ травили его. Шесть покушеній одно за другимъ, убили на шестомъ.

Такимъ воспоминаніямъ нѣтъ конца. И если правые въ Думѣ рекомендуютъ правительству вторично завоевать Кавказъ, то это съ ихъ стороны излишняя заботливость. Кавказъ давно завоеванъ, и его продолжаютъ завоевывать, не покладая рукъ и не выпуская оружія. Столица Кавказа это — огромный военный лагерь. Здѣсь попадаются мундиры всѣхъ цвѣтовъ и образцовъ, какихъ порою нельзя увидать и въ Петербургѣ.

За городомъ лежитъ огромный арсеналъ. Дороги, ведущія мимо арсенала, закрыты для проѣзда. Онъ отовсюду окруженъ фугасами, какъ будто противъ японской атаки.

Много было въ Тифлисѣ убитыхъ намѣренно и ненамѣренно. Напримѣръ, Койранская. Она была слабогрудая, одна дочь у отца. Отецъ увезъ ее въ Тифлисъ изъ Петербурга, нарочно службу перемѣнилъ, не могъ надышаться на нее. Ее убила шальная пуля на улицѣ во время одной изъ ежедневныхъ перестрѣлокъ.

Но самое мрачное изъ моихъ тифлисскихъ воспоминаній — это встрѣча съ однимъ инвалидомъ, подстрѣленнымъ, но недобитымъ и оставшимся въ живыхъ.

— Хотите видѣть мертвеца ожившаго, — сказали мнѣ, — пойдите въ грузинскую читальню. Тамъ бываетъ Каргаретели.