Том I

– Скажите, Леля, votre ami, он пробудет в Париже очень долго?

– Боюсь, что очень. Кажется, он с кем-то повздорил. Ему должны заплатить вперед, а потом отпустят совсем. Жить он захочет тогда в Европе, весьма вероятно, что как раз в Париже. Вы озабочены? Я тоже (для Лели небывалое ко мне благоволение – такие окончательно предающие Сергея Н. слова). Но право же, ничего не изменится. И знаете, что еще – из нас двоих, меня и вас, мне будет гораздо труднее.

Вы меня нисколько не успокоили, да я и не мог вам поверить и лишь смутно, почти бездоказательно подумал о своем возмущенном несогласии (которое впоследствии на улице – благодаря обычному воображаемому с вами спору – сперва усложнилось, затем постепенно упорядочилось), я подумал о том, что из нас двоих без сомнения легче будет вам, что вы останетесь по-прежнему во мне уверенной и ни с кем меня вынужденно не поделите, что никогда рядом с вами не появится вас обесценивающей и обезличивающей соперницы. И уже вне воображаемого нашего спора, с какой-то безнадежной о себе ясностью, с каким-то внезапным прозрением мне предопределенных и обидных неудач, я вдруг сознательно полностью охватил уходящее хорошее с вами время, недавние месяцы и недели, каких у меня еще не было. Среди немногих счастливых моих свойств – умение не разочаровываться в обещанном и осуществившемся, найти в нем то самое, что взволнованно мною ожидалось, и даже еще больше и лучше, и медленно от найденного разгораться, без конца себе напоминая о своей удаче: так у меня было и с первыми женщинами, и в интеллектуальной дружбе, и теперь – из-за вашей неизменной со мною доброты. Я до вас не знал любовной доброты, и мое не по годам юношески-пылкое воодушевление предвидело, насколько она совершенна, но в действительности она оказалась прекраснее и острее, чем я себе представлял, и мне страшно писать о том, что, быть может, уже уходит, чему грозит подступившая вплотную и, пожалуй, скучно-оскорбительная опасность.

Из всего, что я могу легко потерять, мне как-то особенно жаль достигнутой с вами естественности, легкости, свободы: я говорю, о чем вздумается, предлагаю самое для себя в данную минуту приятное, но не приспосабливаюсь, не хитрю и вас ни к чему не должен подготовлять, и такую же доверчивую непосредственность постоянно ощущаю у вас. Мне это кажется ошеломительно-новым: такая недумающая простота бывала у меня и прежде – от безразличия к некоторым людям, от привычной и рассеянной с ними вялости, – но при малейшей задетости, при какой-либо зависимости от этих людей, как только они становились еле заметно, совсем незначительно нужными, непринужденное спокойствие исчезало, и я – ради показной стойкости – напрасно старался его хотя бы внешне воспроизвести. Теперь же, кроме редких ваших отступлений («болит голова», «перекутилась», «устала» – или неприязненно-хмурый взгляд), у нас ровная, часто веселая взаимная приветливость, и обо всем можно попросить, вы не пожмете плечами и, вероятно, ни в чем не откажете. Мне до сих пор отрадно и странно распоряжаться вашим временем, вас повести в кафе, если мне захочется, отправиться с вами в кинематограф, отложить завтрак, заставить читать вас понравившийся мне роман или стихи, поднять вас, еще сонную, с кровати, чтобы вместе поехать куда-нибудь за город… Я никогда не насыщаюсь вашим присутствием, но в этом нет болезненной, с трудом подавляемой нетерпеливости – напротив, совместные наши дни придают каждому из нас сколько угодно бодрости и здоровья. Ведь нельзя же назвать болезненным то, как у меня колотится сердце, когда утром в обычные одиннадцать часов я к вам подымаюсь по лестнице или – реже – звоню по телефону, горестно предупреждая, что меня «задержали дела»: очевидно, нам не следует так не вовремя после ночи расставаться – так явно-надуманно и не в меру рассудительно, – и мои слишком ранние вынужденные уходы, считание с условностями, с искусственной, внешней, я сказал бы, даже денежной чистоплотностью (с тем, что вы самостоятельны и не живете со мною вместе) – несомненная жертва и навряд ли особенно нужная. Простите, если я придираюсь к мелочам, вам что-то доказываю и с вами торгуюсь – при моем-то умении наслаждаться любой удачей: это всё от привычки спорить, от избалованности, от ненасытности, от вздорности – и больше я об этом не упомяну.