Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

Въ концѣ концовъ непрерывные споры съ духоборами стали утомлять меня. Я пріѣхалъ въ Канаду для того, чтобы отдохнуть отъ нью-іоркской жизни среди первобытной природы дальняго Запада, и теперь по временамъ ощущалъ чисто физическое стремленіе къ уединенію и къ общенію съ природой. Иногда я уходилъ съ ранняго утра прямо въ поле и садился гдѣ-нибудь въ лощинѣ, пышно заросшей цвѣтами, еще ни разу не тронутыми косой; я слушалъ пѣніе птицъ, смотрѣлъ на облака, проплывавшія надъ моей головой, и даже книга, которую я приносилъ съ собой, оставалась нераскрытой. Для того, чтобы по-разнообразить свои вечернія впечатлѣнія, я перебрался отъ Алдоши къ другой духоборской семьѣ, которая тоже прижилась въ городѣ и стояла уже совершенно внѣ общины. Это были Салыкины, еще молодые люди, моложе Алдоши и его жены. Мужъ былъ каменщикъ по ремеслу и почти все время проводилъ вдали отъ дома на заработкахъ; главой семьи была его жена Маша, крикливая и разбитная бабенка, которую русскіе сосѣди звали Маша Сполошная. Она довольно порядочно говорила по-англійски, постоянно находила хорошо оплачиваемую работу и зарабатывала довольно денегъ, помимо мужа. По утрамъ, она обметала пыль въ одномъ изъ іорктонскихъ банковъ и получала за это 6 долларовъ въ недѣлю. Чаще всего она занималась стиркой бѣлья, производя ее при помощи американскаго механическаго катка, сильно упрощающаго работу. Стирка оплачивалась на кругъ по 10-ти, 15-ти, даже 20-ти центовъ за штуку. Я былъ свидѣтелемъ, какъ за три часа работы Маша заработала больше 2 долларовъ. Послѣ стирки несчастные заказчики должны были отдавать свои рубахи еще китайцу и платить ему особо за крахмалъ и утюгъ. Деньги, приходившія сравнительно легко, уходили точно такъ же. Почти каждый день Маша ходила по лавкамъ и забирала, какъ сорока, все, что подвернется подъ-pyкy. Особенное влеченіе она чувствовала къ механическимъ игрушкамъ и различнымъ домашнимъ приспособленіямъ. Квартира ея была завалена вещами. Здѣсь были трое часовъ и столько же лампъ, два велосипеда, походная кухня, зубчатая терка для картофеля, самовращающійся вертелъ, кастрюли, сковороды, къ слову сказать, совершенно ненужныя Машѣ, которая мало обращала вниманія на хозяйство и часто по недѣлямъ не варила дома обѣда. Отказавшись отъ участія въ общинѣ, она какъ будто вмѣстѣ съ тѣмъ отказалась и отъ домашней чистоплотности, присущей духоборскимъ женщинамъ. Въ жилищѣ ея господствовала невообразимая грязь, многія стекла были выбиты, и пустовавшія цѣлый день комнаты населены тараканами и клопами. Я пробовалъ разспрашивать Машу о причинахъ, оттолкнувшихъ ее отъ общины, но не могъ добиться ничего опредѣленнаго. Она разсказывала, правда, о притѣсненіяхъ, которыя ей пришлось вынести въ своей деревнѣ въ отсутствіе мужа и съ малолѣтними дѣтьми, но этотъ разсказъ относился къ первому году послѣ пріѣзда, ибо Салыкины жили въ городѣ уже больше двухъ лѣтъ. Опредѣленнѣе было желаніе Маши распоряжаться своими деньгами по собственному произволу.

— У тѣхъ, у несчастныхъ, гроша за душой нѣтъ, — говорила она про духоборскихъ женщинъ. — Да и какъ заработать онѣ не знаютъ, не то, что я…

Похвальба въ сущности была преувеличенная, ибо всякая деревенская женщина сумѣла бы постирать бѣлье и обтереть пыль въ комнатѣ.

Не менѣе опредѣленною была враждебность Маши къ нѣкоторымъ новымъ воззрѣніямъ духоборства.

— Ты послушай, чего они говорятъ, — съ негодованіемъ передавала она, — будто если мой мужикъ захочетъ другую женку взять, такъ тому и быть, а мнѣ вольно съ другимъ мужикомъ снюхиваться. Тьфу, погань!..

У Салыкиныхъ было двое сыновей: одинъ, совсѣмъ маленькій, жилъ все-таки въ деревнѣ съ бабушкой; другой, мальчикъ лѣтъ 12-ти, жилъ въ городѣ съ Машей и учился въ англійской школѣ. По-русски его звали Трушка, а по-англійски Франкъ. Онъ говорилъ по-русски и по-англійски одинаково хорошо и минувшею весной даже получилъ двѣ награды: одну — за англійскую диктовку, а другую — въ видѣ приза на пѣшемъ бѣгу, что въ англійской школѣ цѣнится гораздо больше словесныхъ наукъ. Мать баловала Трушку, на чемъ свѣтъ стоить, покупала ему новые костюмы и лакомства.

— Мама, — скулитъ, бывало, Трушка, — купи арбузъ. Сосѣди купили, я видалъ…

— Я гдѣ возьму? — сердится Маша. — Арбузъ долларъ стоитъ. Надо цѣлый день работать, зароблять.

— Гдѣ возьму? — передразниваетъ Трушка. — Въ сундукѣ возьми… Тамъ лежатъ… Арбу-узъ.

Взгляды Трушки на Духоборію отнюдь не совпадали съ мнѣніемъ его матери. Весной они гостили у бабушки и прожили въ деревнѣ двѣ недѣли, но привезли оттуда совершенно различныя впечатлѣнія.

— Ой, скучно въ деревнѣ, — разсказывала Маша. — Людей мало, поговорить не съ кѣмъ, а ѣдятъ что, — хлѣбъ да квасъ, масла съ ноготокъ, лукъ, тюрю да картошку. Такъ я выйду на дорогу, да плачу. Хоть бы англикъ или галиціанинъ мимо ѣхалъ, я бы ему пошумѣла, попросила, что возьми меня съ собою. Нѣту никого, какъ будто всѣ умерли, нѣту людей. Ужъ не чаяла, что Богъ избавитъ оттуда.

— Полно врать, — перебивалъ Трушка, — въ деревнѣ дюже хорошо, ребятишки играютъ…