Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

Излишне прибавлять, что Антонъ Поповъ былъ страстнымъ приверженцемъ науки и образованія. Рѣчи его по этому поводу были прямо трогательны.

— Я дѣтей своихъ шибко люблю, — говорилъ онъ, — ужасно люблю… Конечно, знаю, это — грѣхъ. Ну, что жъ дѣлать? Надо бы всѣхъ такъ любить. Теперь насчетъ науки. Положимъ, что черезъ десять лѣтъ все у насъ будетъ, — и школы, и книги, — но только мои дѣти опоздаютъ. Мнѣ надо сію минуту, чтобы собственныхъ дѣтей несчастными и темными не сдѣлать. Пошлите намъ книжекъ, — повторялъ Поповъ, — чтобы, напримѣръ, дѣтямъ читать, когда научаются грамотности. А то у насъ совсѣмъ нѣтъ ничего. Другія книги очень полезны по нашему духу. Напримѣръ, вотъ «Хижина Дядя Томъ». Я ее прочиталъ; эта книга по моему сердцу. Какъ сѣверные англики хотѣли повернуть на доброе, а южные обуялись гордыней зла и стали противиться. А такія пустыя исторіи намъ не надо, гдѣ сперва дѣвка, а потомъ парень, и идетъ у нихъ соблазнъ.

Къ моему крайнему изумленію, этотъ высокій бородатый человѣкъ стыдливо потупился, и щеки его окрасились легкимъ румянцемъ.

— Еще я читалъ хорошую книгу, — прибавилъ онъ, — «Спартакъ», какъ его, Джо… Джо…

— Джованелли, — подсказалъ я.

— Потомъ мы писали въ Москву, — продолжалъ Поповъ, — просили прислать чего нибудь, а они прислали намъ азбукъ и еще вотъ это.

Онъ показалъ мнѣ тонкую брошюрку, на заглавіи которой значилось «Новое толкованіе на Апокалипсисъ. Четвертое ограниченное изданіе».

У меня былъ съ собой томъ разсказовъ Короленки, и я предложилъ Попову и еще двумъ-тремъ духоборамъ, участвовавшимъ въ разговорѣ, прочесть «Сказаніе о Гессіи Флорѣ». Чтеніе прошло съ большимъ успѣхомъ, хотя общій духъ и мораль сказанія не очень подходятъ къ духоборскому настроенію.

Поповъ слушалъ молча, но когда дѣло дошло до человѣческой крови, которая брызнула на бѣлыя одежды ангела и оставила на нихъ неизгладимыя пятна, онъ глубоко вздохнулъ.

— На этомъ свѣтѣ кровавыя пятна отмываютъ мыломъ, — сказалъ онъ мнѣ съ горечью, — и потомъ ходятъ еще того бѣлѣе…

Общественные взгляды моихъ собесѣдниковъ представляли любопытное смѣшеніе прежней теоріи избранничества и новой проповѣди братства всѣхъ народовъ.

— Намъ надо стараться, — начинали они, — чтобы нашъ Богъ прославился и мы, духоборы, прославились превыше всѣхъ народовъ. Какъ мы были на Кавказѣ, и наши были славные жители, такъ то и здѣсь. Если мы будемъ впереди, то наше имя возвысится, а если мы будемъ позади, то наше имя унизится. Если устроимъ свою жизню по совѣту и по всей обчинѣ, тогда разновѣры могутъ признать, что такъ жить легче и впослѣдствіи времени и сами могутъ перейти такъ, а если мы построимъ нашу жизнь худо, то, пожалуй, и сами разбѣжимся.

— А приняли бы вы другихъ людей въ вашу общину? — спрашивалъ я.

— А то! — отвѣчали одни. — Если наша жизни имъ понравитъ и они пожелаютъ расположиться такъ же, то мы ради…

Другіе, однако, отвѣчали болѣе уклончиво:

— За нами только часть земли. Вотъ, если хотятъ, пусть занимаютъ землю, гдѣ есть свободная, и устраиваютъ такую же общину.

Какъ бы то ни было, за духоборскими теоріями скрывалось много дѣйствительнаго сочувствія человѣческому горю.

— Никого такъ не жаль, — говорилъ мнѣ младшій Мухортовъ по поводу своей жизни въ кавказскихъ аулахъ, — какъ любошныхъ армяновъ да грузинъ. Наши, положимъ, такъ сами схотѣли, а эти ничего не знаютъ, а какъ мучаются. Бѣдность у нихъ, а чапаринъ придетъ да послѣднее отберетъ, а онъ съ дѣтишками голодный. Вотъ любошные люди, — есть тоже хорошіе, а какъ бьются. Вотъ бы имъ украсться да пріѣхать сюда на эту землю.

Это сочувствіе сказывается также въ отношеніи духоборовъ къ тѣмъ изъ сосѣдей новоселовъ, которые побѣднѣе.

— Недавно у насъ сосѣдъ сгорѣлъ, — разсказывали мнѣ въ Петровкѣ, — англикъ-новоселъ, а хорошій такой человѣкъ. Сейчасъ наши навезли ему лѣса, хлѣба, даже дали денегъ 20 рублей. Онъ радуется, говоритъ: «Good, good». Еще одному галиціанину дали корову и телку. Баба его пришла благодарить, говорить, что дѣтишекъ у ней много. Только что привезли товаръ изъ города; сейчасъ оторвали по куску, дали ей на рубашки, каждому по рубашкѣ. Такъ плачетъ, руки цѣлуетъ, на колѣни становится.

— Ты знаешь, — говорила мнѣ жена Павла Планидина, — мы ничего не беремъ за привѣтъ. Вотъ заѣхалъ къ намъ англикъ на ночь, а мы въ это время калины набрали. Сталъ онъ у насъ калины просить, и мы ему дали ведрушку. Онъ даетъ деньги, я не беру. Онъ положилъ полтинникъ на окошко. Ну, я взяла; думаю, все-таки сахару куплю, какой проѣдетъ, того попою. А тутъ хохолъ пришелъ, переселенецъ изъ Кіева, бѣдный такой, плачетъ, дѣтишки, ничего у него нѣтъ. Думаю, отдамъ ка ему. Шерсть была, — шерсти клочекъ оторвала, пускай твоя жинка чулокъ напрядетъ дѣтишкамъ. Изъ платья кое-чего, кирсетокъ, юбченокъ.

Теперь, когда земельныя недоразумѣнія уладились, духоборы были неистощимы въ похвалахъ канадской жизни.