Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

— Хорошо въ Россіи, — сказалъ онъ въ заключеніе. — Страшно и весело, не такъ, какъ здѣсь въ Канадѣ. Здѣсь все мертвое, — жаловался онъ, — скучно очень. И устройство мнѣ не очень нравитъ. Здѣсь все порядокъ только для англиковъ, а тебя они считаютъ, будто ты не человѣкъ. Напримѣръ, галиціанинъ придетъ и ферму займетъ, построится, пахать станетъ. Если потомъ англику понравится, онъ отниметъ и тебя сгонитъ, и управы нѣтъ на него. Къ примѣру, былъ галиціанинъ, развелъ ферму, построилъ избу, запахалъ сколько акровъ, потомъ пришелъ англикъ и тоже пахаетъ здѣсь. Галиціанинъ видитъ, думаетъ: моя права. Вышелъ съ ружьемъ, говоритъ: «Я застрѣлю тебя». Англикъ позвалъ полисмановъ, они его завязали и повезли въ Виннипегъ. Онъ вышелъ виноватый, а англикъ правый, только потомъ онъ заплатилъ ему сколько-то за пахоту и за избу.

— Конечно, если вмѣстѣ держаться, тогда здоровѣе, — продолжалъ Твердохлѣбъ, — а одинокому — горе. Вотъ духоборы держутся къ одной, такъ это стадо, а не люди. А русскіе или галиціане, какъ болваны, разсыпаются во всѣ стороны, какъ тѣ овцы. То англики на нихъ ѣздятъ и ими погоняютъ, а то занимали бы одинъ округъ, могли бы держаться вмѣстѣ, и не такъ скучно было бы.

— Со мной такая же бѣда, — разсказывалъ Твердохлѣбъ, — занялъ я участокъ, записалъ по книгахъ и пошлину заплатилъ, хату себѣ удѣлалъ, сталъ землю пахать. Вдругъ англикъ пріѣзжаетъ и тоже съ плугомъ. Тебѣ говорю, что тутъ надо? — «Это, — говоритъ, — моего дяди участокъ, а я наслѣдникъ». — Какъ же ты наслѣдникъ, когда я его по книгѣ за собой записалъ? — А онъ говоритъ: «God damn!» — значитъ, ругается. Тутъ мнѣ пахать расхотѣлось, я запрягъ лошадей, поѣхалъ въ городъ. — Какъ же, — говорю комиссару, — вѣдь за мною участокъ написанъ? — «За тобой, — говоритъ, — написанъ и за нимъ написанъ, а его напись старая».

Къ духоборамъ Твердохлѣбъ относился съ крайнимъ недружелюбіемъ.

— Какіе это люди, — говорилъ онъ негодующимъ тономъ. — Вы посмотрите, чего они ѣдятъ. Вода да картошка, да капуста. Я отъ такой ѣды и изъ Россіи утикъ. А мясо по-ихнему исти грѣхъ, а на распутство у нихъ нѣтъ грѣха. Примѣрно, говорится у нихъ, что если дѣвка принесетъ ребенка, нѣтъ грѣха. Или если мужъ не ладитъ съ женой, то отсылаетъ эту прочь, а беретъ другую, а ей тоже вольно выйти замужъ.

Такъ относился этотъ суровый хохолъ даже къ полутеоретическому признанію развода, допускаемому духоборами.

— Они живутъ — не люди, помрутъ — не покойники, — говорилъ Твердохлѣбъ. — Чего заработалъ, отдай въ общину, а самому никогда денегъ нѣтъ, и ничего купить не можно. Чисто арестантскія роты.

Это была противоположность великорусской общинности и хохлацкаго индивидуализма.

— Недовольства тоже много, — разсказывалъ Твердохлѣбъ, — особенно между мужчинами. Женщины болѣе прилѣпливаются къ общинѣ, потому что Веригинъ обѣщалъ ихъ сдѣлать барынями, чтобы онѣ работали мало. — Меньше, чѣмъ имъ Богъ звеливъ, — вставилъ Твердохлѣбъ, — и обѣщалъ тоже купить имъ хорошіе наряды.

— Я уговаривалъ тѣхъ мужиковъ, — продолжалъ Твердохлѣбъ, — вы попробуйте, уйдите прочь человѣкъ пятьдесятъ, а бабы если не хотятъ, то ихъ оставьте, пускай онъ ихъ кормитъ, Веригинъ то-есть. Такъ не соглашаются они. А заживные люди тоже лаются, — продолжалъ Твердохлѣбъ, — которымъ пришлось своихъ коровъ, лошадей отдать въ общину, Поговори-ка хоть съ Иваномъ Коныгинымъ.

Я, однако, неоднократно разговаривалъ съ Иваномъ Коныгинымъ, и его рѣчи далеко не совпадали съ инсинуаціями хохлацкаго протестанта.

— Я имѣлъ три пары лошадей, — говорилъ Коныгинъ, — но теперь все отдалъ въ равненіе. Что же говорить, пусть отдалъ, надо къ людямъ быть милостивымъ. У меня трое большихъ сыновъ, но я это не считаю. Изъ нашихъ есть такіе, которые въ розницу очень заживно жили, а другіе бы изъ работниковъ никогда не вышли. Это надо поровнять.

— Напримѣръ, когда заводили общину, — говорилъ Коньшинъ, — иные на сѣверѣ и на Лиманѣ (озеро Добраго Духа) имѣли по семи коровъ. Они имѣли бы полное право оставить себѣ хоть часть, но отдали все. А въ общинныхъ селахъ, которыя и до того жили общиной, скота оказалось меньше. Первое, что одиночные болѣе старались, а зато второе, что въ ихнихъ селахъ было очень неровно и бѣдствія было больше.

— Все это надо привести въ порядокъ. Напримѣръ, у кого нѣтъ лошадей. Вотъ вамъ способа, наживайте. А потомъ вы наживете, я, пожалуй скажу: «Ну, и довольно теперь. Теперь есть чѣмъ взяться, теперь пусть я буду опять самъ по себѣ!» — А только при бѣдности, чтобы взяться, община дюже хороша. Безъ общины даже и не подняться никакъ.

— А если будемъ жить, какъ теперь, то община потянетъ долго, потому что теперь живутъ очень согласно. И такъ хорошо въ общинѣ для работы и для жизни союзной, что дай Богъ, чтобы потянулось подольше.

Сколько мнѣ извѣстно, рѣчи Ивана Коныгина представляютъ близкое выраженіе взглядовъ хозяйственной партіи на новое общинное устройство.