Томъ шестой. За океаномъ

— А у насъ третьяго дня тоже новая была, — сказала хозяйка. — Молодая бабочка!..

— Такъ чудно, — подтвердилъ Усольцевъ. — Есть у насъ въ Бруклинѣ наборщикъ знакомый, полякъ, написалъ онъ моей женѣ письмо: «Что, — говоритъ, — получилъ я сегодня телеграмму съ эмигрантскаго острова: „Придите, выручите меня!“ — и подписано „Марья Галушка“». Ну, мы подумали, полтавская, должно быть, галушка, русская косточка, насъ люди выручали, надо ее тоже выручить.

— А кто поѣхалъ? — спросилъ Рулевой.

— Да она и поѣхала, Матрена Ивановна, то-есть, — объяснилъ хозяинъ. — Она вѣдь по-англійски здорово привыкла, что хочешь, сказать можетъ.

— А что же! — сказала Матрена Ивановна. — Сосѣдскую дѣвченку наняла за ребятишками присмотрѣть, четвертакъ посулила, младшаго взяла на руки, поѣхала на островъ Эллисъ. Спрашиваю: «Гдѣ Марья Галушка», они стали копаться въ бумагахъ и говорятъ: «Не Галушка, а Залужска, полька она, галиціянка. Да и ту взяли отцы бенедиктинцы и увезли съ острова». Поѣхала я въ монастырь. Большой такой монастырь, на людной улицѣ, а внутри тихо, какъ въ колодцѣ. Ворота всегда заперты, и человѣкъ у калитки. Насилу меня впустили: видятъ, что я русская, не умѣю по-польски говорить. Нашла я тутъ Залужскую, говорю: «Пойдемъ къ намъ, какъ мы телеграмму твою перехватили», а отцы бенедиктинцы не пускаютъ, говорятъ: «Дай три доллара за постой!» А какой тамъ постой. Ѣда у нихъ черный хлѣбъ да каша, а цѣлый день работай, да еще имъ же и плати. Залужская, однако, не думавши, отдала имъ долларъ. «Вотъ, говоритъ, а больше у меня нѣтъ! Помолитесь Богу за мою грѣшную душу!»

«Пріѣхали мы домой, такъ у меня руки совсѣмъ оторваться хотятъ отъ ребенка этого, — закончила хозяйка, — тяжелый, Богъ съ нимъ. — Ну да что же дѣлать. Насъ люди тоже выручали!»

— А гдѣ Галушка? — спросилъ Рулевой, невольно оглядываясь по сторонамъ.

— Съѣли ее! — засмѣялась хозяйка. — Сразу на мѣсто попала прислугой. Она, видишь, кухарка хорошая, пріѣхала сюда деньги зароблять, а тамъ бросила мужа хромого, да дѣвченку, да сестру.

— А я былъ на островѣ за двѣ недѣли, — сказалъ вдругъ Тасовъ. — Двоихъ русскихъ тамъ видѣлъ.

— А гдѣ они? — спросилъ Усольцевъ.

— За рѣшеткой сидятъ, — хладнокровно сказалъ Тасовъ. — Ихъ не пускаютъ на волю. Я и имена узналъ: одинъ Янчукъ изъ Холмщины, а другой Волынщикъ изъ Минска. Ни денегъ у нихъ, ни адресовъ, совсѣмъ дикіе люди. Ихъ, однако, назадъ ушлютъ американцы!

— Экая бѣда! — сказалъ съ упрекомъ Усольцевъ. — Отчего ты намъ ничего не сказалъ? Срамъ, чтобы русскихъ назадъ посылали. Что же для нихъ мѣста нѣтъ въ Америкѣ?

— Да вѣдь это какъ хочешь, — возразилъ Тасовъ, — они и русскіе и не русскіе. Одинъ съ Литвы, другой съ Польши, у нихъ и языкъ иной, они скорѣе къ полякамъ подходящіе!

— А не все равно люди? — воскликнулъ Усольцевъ. — Почему бы намъ ихъ не выручить? Тоже тебѣ бы не посластило, кабы тебя назадъ послали на казенныхъ хлѣбахъ.

Тасовъ потупился.

— Приравнялъ козу до кобылы! — сказалъ онъ угрюмо. — Я свою дорогу самъ выбралъ, да самъ по ней и вышелъ!

— Какъ хотите, — сказалъ Усольцевъ, — надо намъ очередь завести, что ли, и почаще заглядывать на островъ! Стыдно, вѣдь, намъ: русскія души сидятъ за рѣшеткой, ждутъ, не выручитъ ли кто. Вы подумайте, у евреевъ попечительный агентъ, у поляковъ агентъ, у нѣмцевъ агентъ, только у русскихъ никого нѣту!

— Ну, занесся! — сказала Марья Ивановна съ легкой насмѣшкой. — У евреевъ деньги есть, а у насъ тридцать долларовъ. Не на эти ли деньги агента завести?

— Прутъ-таки они сюда здорово, — сказалъ Тасовъ, — будто муха ихъ укусила. Эти русины да угорцы, да еще эти другіе, изъ Литвы, да изъ Польши. Дома имъ, что ли, не сидится, или имъ еще хуже, чѣмъ нашимъ?

— Эка! — сказалъ Лебедевъ насмѣшливо. — Лиха бѣда не узнали наши мужики про американскіе порядки. Они бы, пожалуй, вплавь пустились, только бы скорѣй. А то все про Бѣлую Арапію разсказываютъ шепоткомъ, а вѣдь это и есть настоящая Бѣлая Арапія.

— Дай срокъ! — задумчиво сказалъ Усольцевъ, — будутъ здѣсь еще сотни тысячъ нашихъ, вотъ какъ разъ, какъ теперь евреевъ!

Народу собралось побольше. Пришли Подшиваловъ и Рудневъ, тоже столяры, закадычные пріятели. Рудневъ тоже пріѣхалъ изъ Парижа и ухватками и даже лицомъ смахивалъ на Лебедева. Это было какъ будто исправленное изданіе новопріѣзжаго мастерового, образчикъ того, во что онъ долженъ былъ превратиться черезъ нѣсколько лѣтъ.