Томъ шестой. За океаномъ

Въ его груди просыпалось такое же русское сердце, и онъ чувствовалъ себя плотью отъ плоти, кровью отъ крови этого круга страстотерпцевъ, который уже четыре поколѣнія добровольно беретъ на себя судьбу очистительной жертвы за грѣхи исторіи. Онъ ощущалъ въ себѣ тотъ же молодой задоръ, строптивое, нетерпѣливое возбужденіе.

Онъ все-таки попрежнему не понималъ русской жизни, но русская литература внушала ему вѣру въ будущее человѣчества и заставляла его отыскивать кругомъ себя въ болѣе знакомой ему американской городской жизни элементы духовнаго прогресса, ведущіе къ свѣту и лучшему будущему.

Американская жизнь шла совсѣмъ инымъ темпомъ, въ одно и то же время болѣе быстрымъ и медленнымъ. Она распалась на множество ручьевъ, которые вовлекли въ себя десятки милліоновъ населенія. Она была враждебна всякому всеобщему рецепту и отвлеченному ученію и, создавая себѣ сотню частныхъ дѣлъ, рѣшала ихъ самымъ прозаическимъ образомъ. Тамъ, гдѣ происходила борьба, каждый боролся за свой собственный интересъ и вступалъ въ союзъ съ другими, для того, чтобы обезпечить себѣ частичную уступку отъ противоположной стороны. Здѣсь было мало мѣста для самоотверженія и энтузіазма, для того русскаго настроенія, которое постоянно готово замѣнить количественную силу напряженіемъ минутнаго усилія и сократить время, необходимое для осуществленія своихъ идеаловъ, отвагой своихъ замысловъ и самоотреченіемъ личной жизни.

Мальчикъ созрѣлъ и возмужалъ, получилъ хорошее мѣсто въ ноксвильской академіи, но въ то же самое время въ его душѣ медленно зрѣло сознаніе, что онъ непригоденъ для окружающей его жизни.

Вихницкій никогда не пробовалъ открывать свою душу американскимъ знакомымъ. Онъ зналъ, что даже наиболѣе свободомыслящимъ и безпристрастнымъ изъ нихъ его настроеніе покажется преувеличеннымъ, непривычнымъ, ненужнымъ и даже опаснымъ для Америки. Всѣ они были настроены чинно и спокойно и считали, что лучшій способъ служить родной странѣ, это прежде всего поудобнѣе устроить свою личную жизнь.

Даже тѣ изъ нихъ, которые выдвинулись, какъ предводители въ общественной борьбѣ, въ сущности мало отличались отъ толпы. Ихъ призваніе являлось для нихъ будничнымъ дѣломъ, занимавшимъ ежедневно столько-то часовъ и дававшимъ средства къ жизни. Время ихъ отдыха было строго отмежевано отъ дѣла, и удовольствія ихъ носили тотъ же стадный и неразборчивый характеръ. Ихъ чтеніемъ служили «желтыя» газеты, тѣ же уголовные романы и хроника общественныхъ и частныхъ скандаловъ. Сверстники Вихницкаго, изъ младшаго поколѣнія русскихъ переселенцевъ, большей частью поклонялись американскому строю жизни и тоже не хотѣли понять его недовольство; даже Коссъ только посмѣивался и явно уклонялся отъ теоретическихъ споровъ. Онъ былъ практикъ и посвящалъ всѣ свои усилія на изученіе своей спеціальности. Усвоивъ практическую сторону ремесла, въ послѣднее время онъ внезапно началъ ревностно заниматься техническими книгами, расчитывая сдѣлаться инженеромъ. Онъ полушутя утверждалъ, что въ скоромъ времени намѣренъ составить акціонерную компанію и построить собственный механическій заводъ.

Иногда Вихницкому казалось, что окружающіе люди принадлежатъ къ другой породѣ, или что всѣ они сошли съ ума. Въ другое время онъ готовъ былъ признать сумасшедшимъ самого себя. Онъ жилъ своими мечтами и переживалъ ихъ, какъ дѣйствительность, а окружающая жизнь казалась ему мечтой, грубой и нескладной, какъ кошмаръ послѣ слишкомъ сытаго ужина. Онъ чувствовалъ себя какъ «гадкій утенокъ» среди большихъ и сытыхъ гусей и продолжалъ читать свои книги и замыкаться въ свою скорлупу.

X.

Ѳедоръ Брудный по обыкновенію проснулся на зарѣ и, выйдя на дворъ, накачалъ холодной воды въ ушатъ подъ насосомъ, потомъ неторопливо снялъ рубаху и, перегнувшись внизъ, сунулъ голову и плечи въ воду и оставался въ этой полуопрокинутой позѣ такъ долго, какъ будто рѣшился утопиться въ этомъ ушатѣ съ водой. Вытащивъ, наконецъ, голову изъ ушата, онъ принялся растирать ее большой и жесткой щеткой съ такой силой, какъ будто чистилъ лошадь. Вычистивъ голову, онъ вернулся въ избу и надѣлъ бѣлую рубаху съ мережанымъ воротомъ, завязаннымъ красной ленточкой, высокіе выростковые сапоги и картузъ съ широкимъ козыремъ, твердымъ и яснымъ, какъ зеркало. Въ будничное время Ѳедоръ одѣвался по-американски, то есть носилъ шнурованные ботинки, короткій пиджакъ и твердую шляпу, но его праздничный костюмъ хранилъ всю живописность одежды верхнеднѣстровскихъ подолянъ и даже особенности того покроя, который былъ въ ходу въ родномъ селѣ Ѳедора, Озерянахъ, Тарнопольскаго повѣта.

Ѳедоръ Брудный жилъ на американской землѣ, сѣялъ американскій хлѣбъ, получалъ за свою работу американскія деньги, но приходя въ праздничное настроеніе, онъ снова чувствовалъ себя озерянскимъ селякомъ и старался въ одеждѣ и манерахъ подражать своему дѣду по матери, на котораго былъ похожъ лицомъ и который былъ заможнымъ хлопомъ и имѣлъ уволоку пахатной земли и десять морговъ сѣножати.