Том Сойер за границей

сидел на своем ящике, покачивая головой, и что-то бормотал про себя. Я

подошел к нему, погладил его по колену, приласкал. Мало-помалу он

успокоился и говорит:

  - Чтоб масса Том мог такое сказать! Вторник в одном месте, понедельник в

другом, и все это в один день! Гек, здесь, наверху, не место для шуток.

Два дня за один день! Как это ты засунешь два дня в один день? Разве можно

засунуть два часа в один час? Или засунуть двоих негров в шкуру одного

негра? Или влить кувшин виски в маленькую кружку? Нет, сэр, ничего у вас

все равно не получится. Послушай, Гек, а вдруг этот вторник пришелся на

новый год? Выходит тогда, в одном месте новый год, а в другом еще старый,

и все это в одну и ту же минуту? Чушь несусветная - вот что это такое! Не

могу я этого вытерпеть, не могу я слушать, когда такое говорят.

  Тут он весь как задрожит, посерел прямо, А Том ему говорит:

  - Да что с тобой? В чем дело?

  Джим с трудом отвечает:

  - Масса Том, ведь вы пошутили, правда? Ведь не бывает же такого на самом

деле?

  - Нет, я не шучу, так оно и есть.

  Джим снова затрясся и говорит:

  - Тогда, значит, если на тот понедельник придется светопреставление, то в

Англии его вовсе не будет и мертвые не встанут из могил. Не надо нам туда

ехать, масса Том. Пожалуйста, поверните эту штуку обратно, я хочу быть

там, где...

  В этот самый миг мы вдруг увидели такое, что сразу вскочили, забыв обо

всем на свете, да так и застыло, вытаращив глаза.

  Том промолвил:

  - Да ведь это... - тут у него даже дух захватило. - Провалиться мне на

этом месте! Да ведь это океан!

  От таких слов у нас с Джимом тоже дух захватило. Стоим мы все как

окаменелые, но зато счастливые, потому что никто из нас ни разу не видал

океана и вовсе даже никогда не надеялся увидеть. А Том все приговаривает:

  - Атлантический океан. Атлантика. Вот это здорово, нечего сказать! Это он,

и на него смотрим мы. Мы, а не кто-нибудь! Прямо не верится, до чего

здорово!

  Потом мы увидели густую тучу черного дыма, а когда подлетели ближе, то

поняли, что это город. Ух, и городище же это был! С одного боку тесно в

ряд стояли корабли... "Уж не Нью-Йорк ли это", - подумали мы и принялись

судить да рядить, но не успели оглянуться, как город уже ушел из-под нас и

унесся назад, а мы очутились прямо над океаном, и штормовой ветер со

страшной силой помчал нас вперед. Тут мы сразу опомнились, скажу я вам!

  Кинулись мы на корму, подняли крик и стали умолять профессора повернуть

обратно, высадить нас на землю и отпустить к родным, - ведь они так о нас

беспокоятся, а если с нами что-нибудь случится, то могут просто помереть с

горя; но он выхватил свой пистолет и погнал нас назад. Пришлось нам

воротиться на прежнее место. Знал бы кто, каково нам было!

  От земли теперь осталась одна тоненькая полоска вроде

змейки-далеко-далеко, на самом краю воды, а под нами на сотни миллионов

миль простирался бесконечный океан, с бешеным ревом вздымая огромные валы.

Мелкие брызги рассыпались по гребням. Кое-где барахтались одинокие жалкие

кораблики. Они то накренялись с борта на борт, то тыкались вверх носом или

кормой. Вскоре и кораблей не стало, и теперь все небо и весь океан были

наши. Никогда не видывал я места просторнее и пустыннее.

ГЛАВА IV БУРЯ

  Кругом становилось все более мрачно и уныло. Над нами было огромное,

бездонное небо, внизу простирался совершенно пустой океан - одни волны и

больше ничего. Вокруг нас, там, где небо сходится с водой, было кольцо -

совершенно правильное круглое кольцо, и казалось, что мы застряли в самом

центре - тютелька в тютельку. Хотя мы и неслись с бешеной скоростью,

словно степной пожар, но все равно ни на дюйм не продвигались вперед и

никак не могли выбраться из этого самого центра. Нас просто мороз по коже

подирал - уж до того это было странно и непонятно.

  Вокруг стояла такая тишина, что мы тоже стали говорить шепотом. Постепенно

нас до того жуть одолела, что и вовсе разговаривать расхотелось. Вот мы и

принялись "мыслить", как Джим выражается, и очень долго сидели молча.

  Профессор все время лежал тихо. Когда поднялось солнце, он встал и

приложил к глазам какую-то трехугольную штуковину. Том сказал, что это

секстант: профессор определяет им положение солнца, чтобы узнать, где

находится шар. Потом профессор начал что-то вычислять, заглянул в какую-то

книжку, ну а после опять за старое принялся. Много всякой чепухи он

наболтал и между прочим заявил, что будет держать скорость в сто миль до

завтрашнего вечера, покуда не опустится в Лондоне.

  Мы ответили, что будем весьма признательны. Профессор глядел в другую

сторону, но, услыхав это, мгновенно обернулся и окинул нас таким страшным,

злобным и подозрительным взглядом, какого я еще в жизни не видывал, а

потом и говорит:

  - Вы хотите меня покинуть? Не пытайтесь отрицать.

  Мы не знали, что ответить, и потому молчали.

  Профессор пошел на корму, сел, но видно было, что мысль о нашей измене

никак не выходит у него из головы. Он то и дело выкрикивал что-нибудь про

это и хотел заставить нас отвечать, но мы помалкивали.

  Кругом было до того пустынно и уныло, что мне совсем невтерпеж сделалось,