Том Сойер за границей

ему удалось разделать Тома под орех. В тот самый миг, когда Том заговорил

про птиц, я понял, что ему тут несдобровать: Джим-то - он ведь знал про

птиц больше, чем мы оба вместе. Он их сотнями подстреливал, а так только и

можно узнать все про птиц. Те, кто пишет про птиц, так и делают. Они до

того любят птиц, что готовы ни пить, ни есть и какие угодно мучения

принимать, лишь бы найти новую птицу и подстрелить ее. Они называются

орнитологисты, и я бы сам тоже мог стать орнитологистом - уж очень я люблю

птичек и всяких прочих тварей. Вот однажды решил я заделаться

орнитологистом. Гляжу - сидит на ветке птичка, поет себе, заливается,

головку набок, клювик раскрыла, и тут я возьми да и выстрели. Песня сразу

оборвалась, а птичка, словно тряпка, упала на землю. Подбегаю я к ней,

беру в руки. а она уже мертвая. Тельце-то у нее еще тепленькое, головка

туда-сюда болтается, как будто ей шею сломали, глаза белой пленкой

затянуло, а на голове капелька крови показалась. Ох ты боже мой! Тут мне

глаза застлало слезами, и я уж ничего больше не видел: и с тех самых пор я

никогда не убивал птиц и зверей, которые мне ничего худого не делают, да и

впредь не собираюсь.

  Но эта самая твердь просто вывела меня из терпения. Мне захотелось

обязательно узнать, что она означает. Я опять заговорил о ней, и Том

старался растолковать мне, как мог. Когда человек произносит замечательную

речь, сказал он, то в газетах пишут, что от криков народа содрогнулась

небесная твердь. Он еще сказал, что они всегда так пишут, но никогда не

разъясняют, что это такое. Вот он и думает, что это просто значит на

открытом воздухе, и притом где-то в вышине. Согласитесь, что это

довольно-таки разумное объяснение, и оно меня вполне удовлетворило. Так я

ему и сказал. Том очень обрадовался и говорит:

  - Ну вот и прекрасно, а кто старое помянет, тому глаз вон. Хоть я и сам

как следует не знаю, что такое небесная твердь, но имей в виду: когда мы

высадимся в Лондоне, она у нас содрогнется как миленькая.

  Потом он сказал, что эрронавт - это человек, который летает на воздушных

шарах, и еще сказал, что Том Сойер-Эрронавт звучит куда шикарнее, чем Том

Сойер-Путешественник, и что мы обязательно прославимся на весь мир, если

только все у нас пойдет хорошо, а он теперь ни гроша не даст за то, чтобы

называться путешественником.

  В середине дня у нас все было готово для высадки. Чувствовали мы себя

очень хорошо и здорово гордились, и все время наблюдали в подзорную трубу,

- совсем как Колумб, когда он открывал Америку. Но, кроме океана, ничего

не было видно. День клонился к вечеру, солнце село, а земля все еще не

показывалась. Мы никак не могли взять в толк, в чем тут дело, но решили,

что в конце концов она появится, и продолжали держать курс на восток,

только поднялись повыше, чтобы в темноте не наткнуться на какую-нибудь

колокольню или на гору.

  Я нес вахту до полуночи, после меня заступил Джим, а Том все не ложился.

Он сказал, что капитаны кораблей при приближении к земле всегда так

поступают: они остаются на вахте все время.

  Когда наконец забрезжил рассвет, Джим вдруг вскрикнул. Мы вскочили,

посмотрели вниз, и точно: там была земля, везде кругом, насколько хватал

глаз, совершенно ровная желтая земля. Давно ли мы летим над ней? Этого мы

не знали. Ни деревьев, ни холмов, ни городов - ничего не было видно, и

потому Джим с Томом приняли эту землю за море. Они думали, что это океан и

что стоит мертвый штиль. Но, между прочим, мы летели на такой высоте, что,

если б даже внизу бушевала буря, нам все равно в темноте показалось бы,

что стоит штиль.

  В страшном волнении бросились мы к подзорной трубе и стали всюду искать

Лондон, но его и в помине не было, да и вообще нигде не было видно никаких

следов человеческого жилья, и ни озер, ни рек мы тоже не обнаружили. Том

совсем растерялся. Он сказал, что совершенно иначе представлял себе

Англию, он всегда думал, что Англия похожа на Америку. Пока что он

предложил нам позавтракать, а потом спуститься вниз и попросить, чтоб нам

указали кратчайшую дорогу в Лондон. На завтрак у нас много времени не ушло

- мы просто как на иголках сидели от нетерпения. Когда мы начали

спускаться, сделалось теплее, и вскоре мы сбросили с себя меха. Между тем

становилось все теплее и теплее, а потом стало совсем жарко. К тому

времени, когда мы очутились в самом низу, у нас прямо вся кожа пузырями

покрылась!

  Мы остановились футах в тридцати от земли - если, конечно, песок можно

назвать землей, - а это был чистейший песок. Мы с Томом слезли вниз по

лестнице и решили немножко побегать, чтобы размять ноги. Получилось очень

здорово - ноги мы, конечно, размяли, да только песок был горячий, как

раскаленные уголья, и обжигал нам пятки. Вдруг видим - кто-то к нам

приближается. В это время Джим стал кричать.

  Обернулись мы, смотрим - скачет он как полоумный, делает нам какие-то

знаки и орет не своим голосом. Слов-то мы разобрать не могли, но все равно

здорово перепугались и повернули назад к шару. Подойдя поближе, мы поняли,

что он кричит. И тут-то мне сразу дурно стало.

  - Бегите! Спасайтесь! Это лев, я его в подзорную трубу вижу! Бегите,