Том Уэйтс: Невиновны во сне: Интервью / Сост. М. Монтандон

— В детстве мой лучший друг болел полиомиелитом. Я тогда не понимал, что такое полиомиелит. Просто знал, что моему приятелю дольше, чем мне, нужно добираться до остановки автобуса. Черт знает. Иногда я думаю, что дети все понимают лучше взрослых. Я как-то ехал с этим парнишкой на поезде в Санта-Барбару и вдруг ясно увидел, что он уже где-то жил до того, как родился, и все, что он там узнал, принес с собой в этот мир, так что... — Уэйтс на секунду приглушает голос, затем: — ...Интереснее всего то, чего ты не знаешь. Чему удивляешься, к чему нужно приучать свой ум. К одной уличной мудрости все не сводится. Есть еще сны. Кошмары.

— Кошмары? — вскидываюсь я. — Кошмары тоже у меня в списке.

Он кивает, как будто знал заранее.

— Мне иногда снятся совершенно жуткие сны. Обычно из-за того, что много колесишь, просыпаешься в номере гостиницы и не знаешь... Раньше просыпался один, но теперь я человек женатый и есть к кому повернуться до того, как все забудется.

Да, миссис Уэйтс определенно приложила ручку. Я ищу в списке следующее слово.

— Вода «Перье».

— Ловко французы пошутили, а? Моют в ней ноги, а нам продают по девяносто девять центов за бутылку.

И еще.

— Джек Керуак и его «Школа бесплотной поэзии».

— Бесплатные поэты?

— Бесплотная поэзия.

— Не знаю такой. Они что, бегают стаями, как собаки? Однажды, когда я был молодой, когда еще только собирался, гм, раскрыться как личность... — Он косится на меня, посмотреть, как я на это реагирую, и, видимо удовлетворившись моим обалдевшим видом, продолжает: — Я хотел разобраться, кто я такой, к чему стремлюсь и кем хочу стать — каменщиком или парикмахером. Перебирал возможные профессии, и только Керуак... это слишком серьезная нагрузка, особенно в том возрасте, когда решаешь, что будешь делать в жизни.

Я пытаюсь сделать шаг от великого к смешному:

— Рональд Рейган.

— Мы, — (он имеет в виду американцев), — смотрели эту президентскую гонку как комедию положений. Администрация Картера — телепрограмма, проторчавшая на экранах четыре года, потом канал ее закрыл. Люди говорят обо всем в терминах телевидения. Если ты ребенок, он для тебя родитель, в крайнем случае нянька. Никакого государственного контроля в Америке не ощущается. Все равно тебе все покажут по телевизору. Людям нравится узнавать о плохих новостях из хорошенького ротика. Дикторов теперь выбирают, как присяжных, по цвету: черный, китаец, еврей, мексиканец, католик — на любой вкус. Кто читает новости, тот и настоящий.

Мой список укорачивается. Неправильно распознав Преза из раздела биографии, где перечисляются повлиявшие на него имена, я вытаскиваю на белый свет Элвиса Пресли. (На самом деле През — это прозвище саксофониста Лестера Янга[91], и мое невежество может извинить лишь то, что всякий интерес к джазу, буде таковой мог во мне развиться, был на корню задушен старшей сестрой, крутившей «Подмосковные вечера» Кенни Болла[92] ad nauseam[93]. На латыни это значит «дважды».)

После того как мы разобрались с ошибкой, Уэйтс говорит:

— Все, что творится вокруг него после смерти, — чистая некрофилия. Трудно поверить, что такие люди смертны. Они не плачут, не спят, и у них не течет кровь. Я сочинил стихотворение, когда это все прошло. У меня было чувство, словно что-то кончилось.

— А как насчет театра «Айвар»[94]?

— Бурлескное заведение в Голливуде рядом с библиотекой. Когда-то был серьезный театр. Там выступали Лорд Бакли и Ленни Брюс. Сейчас просто стриптиз, набитый транссексуалами. За «Айваром» есть еще ночной клуб, называется «Газовый свет». Когда-то назывался «Парижской клоакой».

Внимание к голливудской изнанке ставит Уэйтса на особое место среди калифорнийских музыкантов. Он видит в Калифорнии не солнце, соль и серфинг и даже не ковбоев, кока-колу и кактусы, а темноту, туман и трагедию.

Дальше по списку?

— Поножовщина.

— Держусь от такого подальше. В Лос-Анджелесе полно мексиканских уличных банд. Я не связываюсь.

Ножи и банды частенько мелькают в его лирике, так что ничего удивительного в том, что самая первая из запомненных им песен — «Эль Пасо» Марти Роббинса[95].

— Автобусы «Грейхаунд».

— Я объездил весь мир, все города Америки, но боюсь, ни один толком не знаю. Иногда в разговорах всплывают какие-то названия, и я мог бы сказать: «О, я же там был». Но я ничего там не помню, ничего не видел. Слишком замкнут, вечно не успеваешь найти такое место, где тебе было бы удобно. Постепенно учишься таскать свой дом на загривке. Это странно и очень необычно. Потому мне так понравилось в Ирландии. Мы с женой пробыли там три недели.

— Никто не мешал.

— Конечно. Сейчас, когда я женился, это еще важнее. Для писателя самое главное — анонимность. В «Словаре Сатаны»[96] написано, что известность означает «несчастье у всех на виду». Мне больше нравится, когда меня не замечают.