Том восьмой. На родинѣ

Лысый чиновникъ въ вицмундирѣ, запачканномъ мѣломъ, какъ представитель аѳинской республики… Съ этой фигурой можетъ сравниться только другая, новѣйшая, — жирный погромщикъ съ резиной въ рукѣ, какъ поборникъ христіанства. Первая фигура — педагогическая, а вторая — политическая, но обѣ стоятъ другъ друга.

Наша таганрогская гимназія была до смѣшного похожа на ту, что описана у Короленки. Какъ будто всѣхъ этихъ учителей чеканили дюжинами изъ тусклаго олова по одной и той же казенной формѣ.

Учитель ариѳметики и географіи Крамсаковъ, съ длинными повисшими усами. Мы называли его: «Китайскій императоръ». Онъ отмѣчалъ уроки ногтемъ по книгѣ: отседова — доседова.

— Иванъ Ѳедоровичъ, это немного много!..

— Хо-хо-хо! Что же, немного или много?..

Пуститъ густой смѣхъ, какъ будто въ бочку, развеселится и сбавитъ. А намъ того и надо.

Иногда Иванъ Ѳедоровичъ пускался въ объясненіе урока.

— Теперь возьмите итогъ и раздѣлите пополамъ.

— Иванъ Ѳедоровичъ, мало — пополамъ…

— Ну, ну, возьмите третью половину…

— Иванъ Ѳедоровичъ, почему пухъ поднимается кверху?

— Молчите, вѣтромъ уноситъ.

— А воздушный шаръ?

— Молчите, безъ обѣда оставлю!..

Учитель алгебры и физики Островскій, длинный, какъ жердь. Онъ женился по любви на маленькой, круглой женщинѣ. Мы называли эти пару: «касательная къ кругу».

Его одного въ отдѣльности мы называли: Дылдой или Долдономъ. Дылдой — если «объясняетъ», Долдономъ — если «спрашиваетъ». Мы любили угадывать по его внѣшнему виду, какой онъ сегодня, — Дылда или Долдонъ, даже ставили закладъ, т. е. держали пари.

— Идетъ, идетъ!..

— Летитъ!..

— Прется!..

— Ну, какой сегодня?

— Кажется, Дылда.

— Ой, нѣтъ, Долдонъ.

— Нѣтъ, Дылда!

— Ей-Богу, Долдонъ!.. Ставлю копейку.

— Держу: — Дылда!

— Богоразъ, къ доскѣ!..

Вотъ тебѣ и Дылда… Смотришь: въ журналѣ стоитъ единица. Ибо Долдонъ разсыпалъ единицы щедрой рукою. Въ утѣшеніе мы сложили о немъ стихи:

Есть у насъ еще одинъ,
Ростомъ будетъ въ пять аршинъ,
Не успѣетъ сѣсть за столъ,
Какъ стоитъ въ журналѣ колъ.

Учитель чистописанія, Егоръ Андреевичъ Овсянниковъ, вѣчный женихъ:

Егорушка-чистота
Купилъ лошадь безъ хвоста,
Поѣхалъ жениться…

Учитель греческаго языка, Зикосъ. Онъ считался однимъ изъ столповъ гимназіи. То былъ грекъ изъ Ѳессаліи, высокаго роста и сердитаго вида. Мы говорили о немъ, что онъ былъ клефтомъ въ горахъ македонскихъ и бѣжалъ отъ ареста. Я не знаю точнаго значенія слова клефтъ по-новогречески, но по-древнегречески оно означаетъ просто: воръ. Иногда мы составляли древнегреческую фразу съ этимъ словомъ и просили нашего Зикоса перевести ее. Вмѣсто отвѣта онъ сверкалъ глазами и ругался по-гречески.

По-русски Зикосъ говорилъ изъ рукъ вонъ плохо. Помню, однажды въ классѣ онъ сталъ намъ объяснять значеніе слова эфебъ (юноша) и дошелъ даже до жестовъ, довольно неприличныхъ.

Впрочемъ, Зикосъ мало заботился о такихъ объясненіяхъ. Онъ думалъ только о томъ, какъ бы скорѣе собрать денегъ и уѣхать въ Грецію. Онъ бралъ взятки съ учениковъ и съ экстерновъ, открыто, съ блескомъ и въ оптовыхъ размѣрахъ. Бралъ и не находилъ въ этомъ ничего худого: — Худо, зачѣмъ худо?.. Тебѣ хорошо, мнѣ хорошо…

Онъ говорилъ намъ въ классѣ на своемъ полугреческомъ жаргонѣ:

— Dikaiosune (справедливость) и sofrosune (скромность) — это одна глупости. Надо — chremate (деньги)…

Законоучитель, отецъ Федоръ Покровскій, соборный протоіерей, блестящій и внушительный. Онъ мало обращалъ вниманія на уроки и въ классѣ читалъ газету. Чтобы не отрывать его отъ чтенія, ученики жарили катехизисъ подъ рядъ съ вопросами и отвѣтами. Важно было не останавливаться. Въ промежуткахъ отецъ Ѳедоръ любилъ умствовать съ учениками, даже съ иновѣрцами.

Монтанружъ, Стаканъ Карлычъ, классный надзиратель, тоже швейцарскій французъ, какъ Лемпи, тоже полный разсказовъ, только нажми настоящую пружину.

Все чинодралы, а не педагоги, по энергичному выраженію Чехова.

У В. Г. Короленки были все-таки свѣтлыя воспоминанія, — Авдіевъ, Игнатовичъ, Балмашевскій, старый священникъ Овсянкинъ, даже директоръ Долгоноговъ, важный, суровый, прямой.

У насъ, ей Богу, некого помянуть добрымъ словомъ. Мы отошли отъ 60-хъ годовъ еще на десять лѣтъ и, можно сказать, побили рекордъ классическаго оцѣпенѣнія. Чтобы не быть голословнымъ, приведу нѣсколько цитатъ изъ той же книги Филевскаго, а также изъ другой: «Очерки изъ прошлаго таганрогской гимназіи», его же. Надо замѣтить, что П. П. Филевскій — учитель той же гимназіи и человѣкъ, можно сказать, ультра-благонамѣренный. Его безпристрастное свидѣтельство тѣмъ болѣе драгоцѣнно.

«То было время самаго строгаго школьнаго режима, время безпощаднаго господства классицизма. Двѣ или три ошибки въ греческомъ или латинскомъ переводѣ исключали возможность получить удовлетворительную отмѣтку на экзаменѣ…»