Тонкая Граня

Люся наша доехала, выслала деньги и больше никуда рваться не стала. Нашла паренька с железной дороги, замуж вышла, работала всю жизнь в конторе при железной дороге. Она ведь не свою судьбу жила, а Гранину – так, как той отец Богдан предсказывал. Но Граня уже не вернулась… Не тот характер. Поголодала, конечно. Зато Катька Чурилова очень ее жалела и не один раз приносила в комнату кастрюльку с недоеденной кашей, чуть политой подсолнечным маслом. «Гранечка, ты героинька моя». А еще она так говорила, понижая голос: «Сегодня ничего нету дома – Милька влюбилась и с расстройства весь паек наш прикончила».

Кроме Люси, поступила вся группа. Да и она бы поступила, если б не чемодан. Чемодан был доказательством детства и бессилия. Говорили же – никому не давай чемодан, не оставляй чужим людям. Люся доверчивая, оставила – и попала в беду.

Граню не воспитывали дома, правда, иногда давали советы, как себя вести. Твердила Таисья: «Тебе никто не поможет, яке ты будешь одна. Ты полагайся только на себя, ты будешь одна среди людей, но они тебя ничему не научат хорошему, скорей плохому». Отец Богдан добавлял: «Ты не знаешь, как поступить – тогда делай, чтоб не было стыдно, от людей. Как? Это уже другой вопрос».

Люсю не учили бояться жуликов. Дома их не было, везде, где могла очутиться Люся, были свои. Попала к чужим – и конец. А Граню не учили стирать, тем более такое. Она могла работать как сумасшедшая. Она могла белье прополоскать, повесить на веревку. Но не так, как в общежитии. Тут спать было невозможно – кусали клопы. И столько их было, что каждая ночь становилась испытанием.

Граня горела, металась, расчесывая бесчисленные волдыри, наконец просыпалась, вставала, включала свет… И ничего не видела, потому что кошмарные насекомые убегали, оставляя непоправимые пятна на простынях. Их нельзя было отстирать. И стало домашней девочке ужас как стыдно, она пыталась замачивать эту жуть в холодной воде, стругала туда мыло… Бесполезно. Да и мыло можно было купить только с рук и задорого. В один из таких постирочных деньков она стерла пальцы почти до лохмотьев, отжала белье, повесила на кухне, да прямо над кастрюлями. Прямо над конфорками веревка была. Как пошел народ с занятий, как начал чугуны вытаскивать к еде, увидел такое безобразие, и сразу стал возмущаться:

– Ну-ка, убирай сейчас же!

– А куда?

– А куда ум подскажет! Не над едой же.

Граня сняла эти позорные простыни, отошла подальше в сирень и стала плакать. Твердокаменная эта девочка с военным почти воспитанием. Бывалые студентки услышали да к ней:

– Ты чего тут?

– Да вот… Простыни…

– Ой, да ну еще реветь. Ерунда. Научим.

И правда, научили ее, как золу из печи собрать, прокипятить в тазу и процедить, потом туда застиранную простынь – и варить. Сначала зола серая, но, если навести погуще, после варки простыни эти пятна бледнели и сходили, ведь это щелочь с золой-то. Пусть ткань серая останется, но зато без пятен. Мыло тоже было, но темное, самодельное, руки от него облезали.

Граня перед началом занятий стала пристально осматривать свою одежду, боясь, что там окажется что-то ползущее. А на лекции, присмотревшись к девушке, сидящей впереди, вдруг заметила на ее платке вошь. Побагровев от макушки до шеи, она в панике хлопнула соседку книгой по плечу, спросив сквозь зубы: «У тебя нет такой на время?» Девушка нехотя обернулась и сказала что даст, она во втором корпусе на первом этаже, комната такая-то. Граня пылала до конца лекции, за книгой пришлось зайти.

Пришлось выживать и начинать страшную войну. Граня сходила к комендантше, та дала ужасно сильную отраву и научила, как обработать комнату. Сговорились с девушками из соседних комнат, полкоридора пошло навстречу. Туго свернув постели, развели коричневую гадость в ведрах, отчего вода побелела… Все комнаты заперли наглухо и пошли во двор сидеть, под сирень, есть перловку прямо из кастрюльки. Сели на ящиках человек десять, жевали, у кого что было, а чайники и котелки кипятили тут же на костре. Все так смеялись! Честно говоря, на костер-то им никто разрешения не давал. Но «цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют»! Потому и кочевали они в тот раз по чужим комнатам.

Здания были наполовину разрушены, не хватало учебных корпусов, и жилых тоже. Нередко студенты варили кашу прямо на улице, около корпуса, на костре. Складывали несколько кирпичей углом, чтобы чугунок пристроить. Парни с мехфака чинили керосинки, которые находили на развалинах. Находили примусы, только их не чинили, они сами были горазды взрываться. По рукам студентов ходил затрепанный журнал «Огонек». На обложке развалины главного корпуса и надпись: «Из груды развалин, из пепла пожарищ мы восстановим тебя, милый Воронеж». Администрация была вынуждена младшие курсы отправить временно в район, вот как раз агрофак и плодофак туда и поехали, в корпус какого-то училища… Там было даже теплее, из учхоза возили овощи, раз в день бесплатно кормили.

А что? Если сжать зубы и не замечать грязи, лишений, то учеба была самым простым делом.