Тонкая Граня

Идут, идут в небе самолеты-знаменоносцы, вьются в небе треугольные флаги со сталинским профилем, складываются в облаках гордые слова из самолетов – «Слава Сталину», а вон и сам он на трибуне. Самолеты то летят втроем, как склеенные, то рассыпаются и начинают делать фигуры. Пятерка самолетов Чечневой. Они выписывают в небе узоры под вальс «На сопках Манчжурии», и даже петлю Нестерова. Что летчик видит из кабины самолета? Невообразимую мешанину красок земли и туч. А ошибись он хоть немного – все, рисунок воздушного хоровода будет испорчен. Зрители на земле поражены, как все точно. А ведь летают для них не только профессионалы, но и обычные труженики, научившиеся управлять самолетом без отрыва от основной работы! Девочки-планеристки кружат над аэродромом под вальс «Осенний сон», как же это красиво!

Граня, конечно, понимала, что это внешняя, парадная сторона, но это сейчас, а в боевых условиях – шанс победить, даже просто выжить.

Реактивные военные самолеты, красный и темно-синий, показывают свой пилотаж, на время пропадая в вышине, потом встречаясь почти у земли. Да, наверное, самое сложное – это пилотаж в облаках, где видимость под вопросом. Группу реактивных возглавляет подполковник Бабаев. Что за подполковник еще! Курносый пацан вроде Лешека! Как он четко управляет полетом: через петлю… переворот начали… Да-а, наши летчики просто мастера группового полета. Они впиваются ввысь и пропадают с глаз, остаются лишь слабо мигающие искры да едва слышное рокотание. Сильная облачность. Но настоящие летчики летают при любой погоде. Двойка, тройка, пятерка, уже девять самолетов, занимается дух. Далеко под самолетом несутся квадраты и треугольники расчерченной земли. Как знать, смогла бы она, тонкая девушка, твердо держать штурвал, когда тебя вот так крутит? И выдохом, самой себе – смогла бы.

После пилотажа показ новых моделей Микояна, Лавочкина, Яковлева, многомоторных Туполева. Такой страной можно гордиться! Она даже забыла, что видит все не наяву, а из кинозала старенького кинотеатра с оббитыми стенами, с деревянными скрипучими креслами.

Ударил в глаза дрожащий свет, повалили в двери опоздавшие. Журнал закончился и впереди был еще фильм, ради которого они оказались здесь. А Граня уже вскочила, чтобы уйти.

– Сиди, еще не все, – удержал Егор. – Теперь пойдет кино настоящее.

Она молчала, не в силах объяснить, что самое главное и самое потрясающее уже кончилось. Ее неслучившаяся мечта внезапно напомнила о себе, ее жизнь, небо, которое промелькнуло теперь перед ней и навсегда ушло в прошлое. Какой смысл что-то еще смотреть? Нет смысла жить, а он…

– Что ты? – заморгал ее спутник, часто моргать в замешательстве – такая привычка была.

– Не могу, – давилась словами она, – я всю жизнь… Мечтала. Я же могла с ними летать…

– Понял, – вздохнул и взял ее за руку. – Сиди. Тебя отпусти – ты убежишь и будешь хныкать весь вечер.

Она молчала, низко опустив голову. Это она-то хныкать? Да она под пытками…

– Держись, – сказал он, – Это ж не смерть. Надо потерпеть. Надо отвлечься. Сам знаю, больно – хотел быть танкистом и… сорвалось. Я – такой же…

Пухлые губы его запеклись от ветра, чуб яро топорщился, щеки впали, ямка то продавливалась на упрямом подбородке, то исчезала. Мимо них проталкивались опоздавшие зрители. Приходилось вставать и пропускать. Не до тонкостей.

– Бери себя в руки, понимаешь?

Но он же видел, что она ничего не понимает. И боялся он всегда этих тонких девиц, чуть что, сразу пальцы ломают, лицо в пятнах и вообще, черт знает, что они могут выкинуть! Он и в деревне дичился девок, и в городе узнал таких, что можно схватить и тащить в кусты, даже не пикнут. А здесь нате. Егор хотел ей сказать, что как раз здесь-то и будет кино, где есть настоящая жизнь! Соберись! А то стыдно перед людьми.

Граня взяла себя в руки. Она сидела в платке, в своей потрепанной плюшевой жакетке, такая бледная, гордая, честная и покорно соглашалась терпеть чужое. Черные глаза затуманились, круглые высокие брови застыли скорбными арками. Она сжала свой маленький в две ягоды рот, и рот стал едва заметной черточкой.

Кино оказалось про Мичурина. Картину снял Довженко, а музыку сочинил Шостакович. Это были громкие имена, но для Грани и Егора они ничего не значили. Эти дети приехали из глухой провинции, для них, полуголодных, неотогретых, без валенок и шапок, даже поход в кино был событием. До того шли они по узким траншеям жизни, а тут вдруг выплыли на простор ее.

Удивительно, что с самого начала на экране поплыли картины русской природы, волнистые поля, берега широких рук, шумящие деревья. Это была земля – то, чему они посвятят свою жизнь. И нисколько она не хуже неба, наоборот, казалось, что она добрее, ближе и только их она ждет.

Обоим было ясно, что Мичурина не понимают, губят, топчут в грязь его работу. Для обоих стал ударом отказ ученого ехать в Америку. Почему нет? Его оценили, дали возможность работать, как он хочет, а главное – его избавили от унижения: не надо больше побираться, просить то одного, то другого…