Тонкая нить

Вайолет и Артур согласно кивнули. Вайолет иногда разглядывала их во время вечерней службы. Они, конечно, были очень высоко, разглядеть как следует было трудно, но она чувствовала, что там запечатлены орнаменты и символы, уходящие в далекое прошлое.

– Я думаю, это главным образом геральдические эмблемы, – сделал предположение Артур, но теперь его голос звучал не так уверенно, и тон он выбрал подчеркнуто уважительный, разговаривая с гораздо более эрудированной, чем он, Луизой Песел.

– Да, – согласилась она, – причем тринадцатого века, но некоторые несколько более позднего времени. Там есть несколько щитов с гербами богатых уинчестерских родов, но встречаются и просто декоративные композиции с листьями и изображениями животных. Кажется, среди них есть даже изображение льва со свиньей в зубах. Я видела его в бинокль. Мастерство исполнения потрясающее, особенно если представить, что художник знал, что на таком расстоянии все в подробностях разглядеть будет невозможно. Резчики не делали на это никаких скидок, трудились с огромной любовью к собору, старались так, словно их работу можно будет увидеть и оценить вблизи. Думаю, они не могли даже представить себе, что когда-нибудь изобретут бинокль! Но вы же понимаете это чувство, правда, Вайолет? Когда хочется исполнить свою вышивку так, что лучше и сделать невозможно, независимо от того, оценит ее кто-нибудь или нет.

Вайолет кивнула.

– Вот и в колокольном звоне то же самое, – вставил Артур. – Мы всегда стараемся звонить как можно лучше, хотя, возможно, ни одна живая душа не заметит, есть ли ошибки, или звон идеален. Правда, в отличие от резьбы или вышивки колокольный звон недолговечен.

– Ну разве что в нашей памяти, – улыбнулась Луиза Песел. – А память может хранить очень долго.

– Да, это правда.

– Вы хорошо сделали, что перенесли узор с епитрахили епископа на кайму подушечки, – сказала Вайолет. – Он так и просится на эту кайму.

Артур поднял подушечку повыше, чтобы можно было сравнить орнаменты.

– Согласна, – кивнула Луиза Песел. – Кстати, скульптор был очень талантлив. Четыре лепестка цветочков перекликаются с четырьмя сторонами филфота, но дают ощущение чередования движений символа. Именно это хорошо продумано в филфоте – кажется, что он движется. То есть сама композиция не производит впечатление статичной. Я просто не могла не использовать ее.

Артур опустил подушечку.

– И все-таки мне любопытно вот что. Ведь когда вы проектировали свою композицию, наверняка знали, что свастика – символ весьма и весьма спорный, особенно в наше время. И, глядя на этот орнамент, можно подумать – ошибочно, конечно, – что художник или исполнитель, – он кивнул в сторону Вайолет, – поддерживает нацистскую партию.

Луиза Песел выпрямилась.

– Такое предположение, к несчастью, действительно могло иметь место. Но я стараюсь смотреть в будущее – в очень далекое будущее. Работа в этом соборе, которому уже девять сотен лет, позволяет это делать. Этот символ, – она махнула рукой в сторону статуи епископа, – очень древний, ему много тысяч лет. И он переживет какую-то там фашистскую партию. Я не собиралась идти у них на поводу, отказываясь от использования в своей композиции столь прекрасного орнамента. Если бы я это сделала, можно было бы сказать, что они победили, разве не так? Я возвращаю символу его истинное значение. И никакая нацистская партия не будет решать за меня, какой смысл вкладывать в филфот. Я взываю к истории, к пониманию того, что у этого символа была долгая жизнь, для меня именно это важней всего. И я надеюсь, что люди, всякий раз занимая места в алтарной части собора и глядя на этот символ, станут связывать его именно с собором и с епископом Эдингтоном, а не с немецкими фашистами. Скульптор, создавший статую Эдингтона, использовал этот символ без всякой задней мысли. А я использовала его, чтобы отменить тот смысл, который сейчас в него вкладывают. Даже одна ниточка может изменить всю картину.

Артур склонил голову набок:

– Уж и не знаю, что сказать, мисс Песел, то ли вы смелая женщина, то ли сумасбродная.

– Возможно, и то и другое понемножку! – засмеялась Луиза Песел.

Вайолет смотрела, как они улыбаются, явно довольные друг другом, и больше не спорят о толковании свастики. Артур в этой женщине встретил достойного собеседника, думала она. Мисс Песел, видимо, совсем недавно перевалило за шестьдесят, она всего на год-два старше Артура, и Вайолет вполне могла представить их мужем и женой, которые по утрам добродушно препираются за чашкой кофе с поджаренным хлебцем с джемом, обсуждают статью в газете или новости по радио. Ей вдруг показалось, что она сейчас здесь лишняя. Эти двое гораздо выше ее, ей с ними никогда не сравняться.

В груди у нее словно разверзлась зияющая пропасть – черная бездна, которую она ощущала всегда, когда теряла что-то дорогое. Вайолет отвернулась, чтобы они не заметили подступивших к ее глазам слез.

– Мне очень жаль, но мне срочно нужно бежать. Я уже опаздываю… – промямлила она и поспешила между рядов к выходу.