Тонкая нить

– Самая тревожная ситуация в Германии, – сказал он, – особенно после того, как возникла нацистская партия. Уинстон Черчилль выразил беспокойство, и я с ним согласен.

– Но он ведь не входит в состав правительства? – робко заметила Вайолет.

Она редко обсуждала с другими политические проблемы и теперь опасалась, как бы не повторить то, что говорят по радио или пишут в газетах.

– Но это не значит, что он плохо понимает ситуацию. Иногда заднескамеечники[12] мыслят более здраво – им не надо отчитываться перед кабинетом и премьер-министром. И они могут говорить что думают.

Вайолет прокашлялась, ей надо было вести счет.

– Пятнадцать – два, пятнадцать – четыре, пятнадцать – шесть и королевская пара – двенадцать очков.

Про Германию ей разговаривать не хотелось, болезненная тема, Вайолет и думать было противно о стране, которая разрушила ее прошлое. Но она была очень довольна тем, что Артур считает ее достаточно умной, чтобы говорить о политике, о событиях в мире. Большинство мужчин думают иначе, даже Том. Такого же мнения придерживался и ее отец.

Мало-помалу Артур рассказал и о себе: у него два внука в Австралии, которых он ни разу не видел. Раньше он был геодезистом, но недавно ушел на пенсию, раньше положенного срока. Теперь служит звонарем в деревенской церкви и в соборе и по воскресеньям колесит туда-сюда на велосипеде.

– Завтра утром я буду звонить к службе, – добавил он. – Услышите, когда отправитесь дальше. Чей теперь ход?

Но вот о его жене Вайолет не узнала ничего, сама не спрашивала, а он рассказывать не стал. Не то чтобы нарочно пытался обойти эту тему, вовсе нет, сказал ведь он: «Мы прожили в Нетер-Уоллопе тринадцать лет». Но ничего конкретного про нее не сообщил: ни как зовут, ни чем она сейчас занята, то есть почему не пришла с ним в паб, ни как она относится к жизни в Нетер-Уоллопе и скучает ли по Уинчестеру. Артур говорил о конкретных делах, а своими чувствами не делился и душу не выворачивал.

Увидев жену Артура с нечесаными, распущенными седыми волосами, когда та сидела, закрыв глаза и подставив лицо солнцу, Вайолет сразу поняла, что с ней что-то неладно, хотя и не могла понять, в чем дело, телесного или психологического это характера. Было нечто такое в ее лице, говорившее о скрытой ущербности, как бывает с глиняным горшком, у которого есть небольшая трещинка: им еще можно пользоваться, но делать это надо очень осторожно, иначе он распадется у тебя в руках. Вайолет догадывалась, что Артур умеет правильно вести себя в подобных ситуациях, аккуратность, требуемая в профессии землеустроителя, должна помогать ему и в этом. Но она чувствовала трещину и в нем самом, вероятней всего полученную на войне, – бо́льшая часть подобных проблем в эти дни имела одну и ту же причину.

Но война давно закончилась, и сейчас не нужно снова проходить через те же испытания, напомнила себе Вайолет, когда Артур отлучился в туалет. После второй маленькой кружечки пива она слегка захмелела.

Еще Вайолет было приятно, что Артур тоже расспрашивал ее обо всем. В свое время она провела много вечеров со своими «шеррименами», выслушивая их откровения, и только в конце понимала, что о ней они ничего не знают и знать не хотят, она их интересовала только с точки зрения мимолетного физического удовольствия. Но Артуру, похоже, было интересно узнать больше о причинах, по которым она оказалась в Уинчестере, о ее работе, о том, как она увлеклась вышиванием. Вайолет было трудно не назвать истинной причины своего переезда, и она неожиданно для себя самой рассказала о смерти отца, о том, как трудно ей было и дальше жить с матерью. Слово за слово, и она рассказала о гибели брата, пару слов вставила и о гибели жениха. Артур кивнул, но о подробностях допытываться не стал.

– Ваша мать потеряла сына и просто убита горем, – сказал он с такой спокойной уверенностью, что Вайолет поняла: он говорит и о своей жене тоже, и о себе, и о душевных ранах, которые не излечиваются.

– Да, конечно, – кивнула она. – Только не надо вымещать свое горе на нас с братом. Мы-то здесь, рядом с ней. – Вайолет понимала, что говорит с раздражением, но не могла с собой совладать. – Ведь Том тоже воевал. Ей надо радоваться, что он остался живой, и мы должны видеть ее радость.

Артур какое-то время молчал.

– Может быть… – произнес он наконец. – Это трудно понять, если у тебя не было детей. Родители должны оберегать своих детей, это биологический императив. А когда это невозможно, то переживается как родительская несостоятельность, не важно, при каких обстоятельствах это случилось. И с этим непростым чувством приходится жить всю оставшуюся жизнь.

– У вас тоже есть это чувство?

– Да. Мы потеряли сына.

– Мне так жаль… я вам очень сочувствую.

Вайолет говорила искренне, но самой ей казалось, что слова ее сухи, как бумага.

– Спасибо, – отозвался он.

Разговор у них получился очень откровенный, игра приостановилась, они уже говорили, близко склонив головы друг к другу. Потом Артур откинулся назад и открыл валета.

– Два очка, – объявил он.