Тонкая зелёная линия

Ну? Ну, вспомнил? Да что ж ты молчишь, что смотришь? Нет, я серьёзно. Ведь это так просто – приладиться и ногой – по сердцу. Толкнуть. А сердце охнет. Собьётся с ритма, повиснет на жилках, что кровь качают, и задрожит – такое маленькое сердце маленькой женщины. Большой, уже силы много, с развороту – и ногой второй удар – бац! Бац, старик! Прямо под дых. И в глазах её темнеет. Она уже не стонет, она ведь всей собой укрывает, от бед мира защищает, привыкла любить, значит, а её – бац! В дыхалку – маму. Да так, что вниз отдаёт, будто тело разрывается пополам. Маму – на разрыв. Каково – маму рвать? Руками-ногами бить? Сколько она весит? Совсем ничего, так, тьфу, воробышек, а её – на разрыв – и в сердце, и вниз – туда где всё так мягко и нежно, как у всех женщин. Бац! Так, старик? Так! Ну что же ты смотришь, что молчишь, что мелькаешь глазами? Что прячешься? Не думал?

Ха-ха.

Ну в самом деле, какое до неё дело? Вот ты всё время думаешь – о маме? Да не ерунди, не прячься. Думаешь? Ну что ты боишься? Некогда? Вот. Жить! Жить – вот что самое главное! Для чего живёшь, дёргаешься в этом мире? Ну нельзя же всё время быть привязанным? Вырастаешь же. Требуешь себе – кусок мира. «Нет, мама, нет, хватит тепла, надоело, надоела, некогда, извини, попозже, да». И ногой в сердце – ещё раз. Да так, что ей даже кричать нет сил. Даже на помощь не позвать – потому что стыдно. И страшно. Потому что любовь сильнее ужаса. Невозможно ей понять, как та сила, то добро, то, что дороже всего на свете, что любит каждой клеточкой, её – на разрыв. Молчит, губы кусает, бледнеет, только выдыхает.

Не вдыхает.

Ты сечёшь, старик?! Она задыхается. Выбиваешь из неё дух. Каждый раз – весёлыми ударами. В сердце и в дыхалку – и туда, где мягче всего на свете. «Кха!» – и меньше воздуха. «Кха!» – и слюна изо рта, только помада размазывается. Ну, остатки помады, сколько там, после съеденного бутерброда, у мамы на губах помады? Совсем чуть-чуть – и то слюной размазывается. Ещё! Ещё! Ещё – ты понимаешь?! Ты понимаешь, каково это? Каково это – ногами бить в сердце? Каково ей терпеть эту боль? Задыхаться и тихо раскачиваться под ударами. Лишь ослабевшими руками стараться удержать. И чуть-чуть – защититься.

Спастись.

«Ты не ушибся, сынок?»

Это же первейший инстинкт убиваемого живого существа – спастись от дикой боли, избавиться, сохраниться. Жить! Жизнь! Воздуха! Дайте же света! Дайте всего, что так незаметно, что не замечаешь, когда всегда есть – воздух, свет, всё тихо-мирно, можно потрогать, почувствовать, на вкус распознать, звук услышать. А невозможно – потому что боль. Боль такая, что в глазах черно. И даже обиды нет, просто недоумение – такая сильная боль, что тупеешь. Она тупеет. Понимаешь? Она тупеет! От боли, старик, тупеет. Только выдыхает – по пузырьку воздуха.

Бац! Кха… Бац! Кха…

«Ты не ушибся, сынок?»

Устаёшь, замираешь, отдыхаешь. Делов-то – маму ногами в сердце бить. И в дыхалку. Даже такое лёгкое дело бывает утомительным. Отдохнуть. Понимаешь? Отдохнуть – важнее. Замереть, приладиться – и потянуться. Изо всех сил. Чтобы плечи-руки-ноги размять.

«Что же ты делаешь, сынок? Сынок. Сыночек… Что же ты делаешь?! Что с тобой?! Что с тобой? Что?..»

– Девушка! Девушка, что с вами? Эй! Что с вами? Что?!

Чёрная вода отхлынула от глаз. Как утопленница, Зося открыла мутные, ничего не соображающие глаза. Перед ней в проходе на корточках сидел молоденький бортпроводник, из-за кресел на неё смотрели чужие лица с такими странно испуганными глазами.

– Отпустите, пожалуйста.

Медленно-медленно она повернула голову и различила свою руку, вцепившуюся в запястье пассажира справа. Дядька побелел и ойкал от дикой, дробящей кости, силы:

– Ой! Пожалуйста, отцепись. Ну же. Ой-ё! Ну отпусти. Отпусти, пожалуйста!

Резкий запах нашатыря. Голова дёрнулась назад. Белые точки перед глазами. В уши ворвался гул двигателей Ил-18.

– Товарищи пассажиры! Есть ли среди вас врач? Есть ли в салоне врач? Пройдите, пожалуйста, в хвост лайнера. Товарищи! Есть ли врач? Пройдите, пожалуйста, в хвост лайнера!

– Здравствуйте! Вам врач нужен?

– Вы врач?

– Вообще-то, да. Да. Что случилось?

– Пассажирке плохо. Видите?

– Девушка… Девушка, дайте руку. Так. Товарищ бортпроводник, попросите не толпиться. Так. Смотрите на меня. Какой месяц?

– В-в. Вось. Восьмой.

– Она, что, рожает?! Прямо сейчас рожает?! Здесь? У меня?!

– Товарищ бортпроводник! Прекратите истерику. Вы же мужчина! Так. Как вас зовут?

– Зося Добровская. Ой, Филиппова.

– Вы откуда летите? Из Ленинграда? Дышите спокойно. Товарищ бортпроводник, воды. Бегом! Так, Зося Добровская-ой-Филиппова, спокойно. Секунду. Товарищ, посмотрите в иллюминатор. Любуйтесь поздней зарёй над Украиной. «Тиха украинская ночь, а сало надо перепрятать». Нечего пялиться. Хорошо. Так, Зося. Всё хорошо. Чуть раздвиньте бёдра. Хорошо. Принесли? Погуляйте. Да где-нибудь, но не далеко! Давайте. Зося, выпейте. Медленно. Вот, возьмите таблетку. Запивайте. Вот так, потихоньку. Тихонечко дышите. Отпустило? У вас двойня ожидается?

– Двойня? Нет. Мне ничего не говорили про двойню.