Тонкий лёд

— Агнара Берлуэн сейчас наблюдает за нами, — улыбнулся диар. — Прошу.

Родитель и сестрицы удалились вслед за лакеем, а мы с его сиятельством остались. За полчаса появилась только одна пара гостей, последние, значившиеся в списке. Аристан достал из кармана брегет, откинул крышку и посмотрел на время.

— Стало быть, позже, — сказал он самому себе и подал мне руку. — Идемте, дорогая. Вам нужно отдохнуть перед тем, как начнете облачаться на бал.

— Вы останетесь со мной? — спросила я, послушно поднимаясь по лестнице.

— Только узнаю, нет ли у наших гостей каких-нибудь вопросов и нужд, и сразу присоединюсь к вам, — ответил он и усмехнулся: — Нужно еще разобраться, что намудрил наш творец с костюмом. Не хотелось бы в нем запутаться при надевании.

— Не возводите напраслины на инара Рабана, — возразила я. — Почтенный мастер продумывает всё до мелочей, и ни одно из его платьев еще не доставило неудобства при надевании и в носке.

— Вы его любимица, — хмыкнул диар.

— Просто я полностью доверяюсь чутью инара Рабана и принимаю его работу с благодарностью, а вы его подначиваете и обзываете ворчуном.

— Он — ворчун, — ответил диар.

— Милейший человек с тонкой и открытой душой, — не согласилась я. — А вы просто сугроб. Незыблемый и холодный.

— Тогда вы подснежник, — парировал его сиятельство, с улыбкой глядя на меня.

Я поперхнулась желанием спорить и защищать портного. Смутилась и опустила глаза, но улыбка сама собой скользнула на уста, и я скрыла ее, совсем отвернувшись от супруга. До моих комнат мы не проронили ни слова, только переглядывались время от времени. Его сиятельство строил мне уморительный рожицы, я отворачивалась, чтобы справиться со смехом. Наконец не выдержав, я воскликнула:

— Какой же вы все-таки несерьезный, Арис!

— Неправда, я — сугроб, незыблемый и холодный, — возразил супруг. Что ответить, я не нашлась, пойманная в ловушку собственных слов.

Уже много позже, когда мои комнаты заполнились народом, и мне самой в них места почти не осталось, диар, бывший со мной до недавнего времени, снова удалился. Он отправился к себе переодеваться… впрочем, скорей, это стоит назвать — на свою половину, потому что покои у нас оказались, хоть и с разными входами и с одинаковым количеством комнат, все-таки общими. Они соединялись между собой общей спальней, и с тех пор, как Арис приказал перенести мои вещи, каждую ночь я засыпала рядом с мужем. Так вот, супруг отправился на свою половину, где царили тишина, умиротворение и камердинер, я же осталась с сестрицами, папенькой, который не отпустил их одних, инаром Рабаном и его помощниками, горничными и парикмахером.

Хвала Богине, переодеваться мне позволили в одиночестве. Правда, взглянуть на себя в новом платье я смогла еще не скоро, потому что сначала вокруг меня кружил почтенный мастер, что-то расправляя, подправляя. Поджимал губы, тер подбородок и, наконец, воскликнул:

— Я — гений!

— Несомненно, — с улыбкой ответила я.

После кружили сестрицы, пытаясь потрогать то рукава, то подол. На них шипел инар Рабан, шлепал по рукам и снова расправлял и поправлял. Близнецы дулись, задирали носы, но снова и снова пытались потрогать серебристую ткань, восхищенно ахали и, в конце концов, Мели обидела портного, сказав:

— Свадебное платье было красивей.

Тирли сложила пальцы домиком и возразила:

— Нет, это платье красивей. Оно необычное.

— Свадебное было, как у королевы, — помотала головой Мели.

— А это, как у богини, — отмахнулась Тирли.

— Да что бы вы понимали, малявки! — воскликнул инар Рабан, сам став похожим на десятилетнего мальчишку. — Каждое мое платье — шедевр! Не смейте их сравнивать! Как? Как можно сравнить несравнимое?! Свадебный наряд — летящее облако, первый снег, мечта, надежды на счастье, свежесть, юность. А платье Кадалы — сказка, чудо, чистые воды, хрустальный перезвон капель, сила и хрупкость. А, — он махнул рукой, — как вам понять душу художника?

— А мы понимаем, — насупилась Мели.

— Мы всё прекрасно понимаем, — скрестила на груди руки Тирли.

— Позвольте мне закончить приготовления к балу, — взмолилась я. — Скоро уже придет его сиятельство…

Спорщики расступились, выпустив из своих цепких рук, и я тут же попала в руки парикмахера. Когда же и он отпустил меня, я подошла к большому напольному зеркалу и замерла, рассматривая совершенно незнакомую мне молодую женщину в отражении.

— Кадала, истинная Кадала, — умиленно вздохнул инар Рабан, стиснув пальцы.