Тоннель

Когда полчаса спустя Даниель вышел из душа, вся грязная посуда уже отмокала в раковине. Ее осталось не так уж много, если учесть, что мне пришлось выкинуть стаканы и чашки, несколько тарелок с непонятными остатками еды на них и кучу пустых банок из-под пива, которые я никогда не позволяла оставлять на ночь — мне нравилось просыпаться и входить по утрам в сияющую чистотой кухню. Начинать каждый день сначала.

Должно быть, все это оставил после себя Даниель в тот день, когда я была в Праге, и за день до того, когда его арестовали. Но почему же он не убрал за собой? Почему не вымыл грязную посуду?

Внутри все оборвалось, как только я отвела взгляд. Как давно на самом деле я почувствовала это, судорожно следила за переменами его настроения, случайными и постоянными? Полгода, год?

Я отправила все просроченные продукты в мешок для мусора. В холодильнике их нашлось порядочно: сморщенные помидоры, прокисшее молоко. После чего отнесла мешок к мусорному баку у дороги. Забрала свою сумку из машины и замочила грязное белье в одном из больших фарфоровых тазов в старой прачечной в подвале.

Куда ни взглянешь, всюду следы того, что здесь хозяйничала полиция. Выдвинутые ящики комода в спальне, куда я зашла, чтобы взять чистую одежду, сброшенные на пол дорожные сумки в гардеробной, кухонный шкафчик, которым мы редко пользовались, был приоткрыт. Я распахнула окна, впуская свежий воздух. Сварила кофе, нашла в морозилке хлеб для тостов. Сливочное масло было еще свежим. В холодильнике обнаружился даже сок и вполне съедобные сыр и джем для бутербродов. Все-таки прошло не так уж много времени.

Потом из душа появился Даниель, с полотенцем на бедрах. Он наполнил стакан водой из-под крана, но пить не стал.

— Они спрашивали, стремился ли я защитить свою усадьбу, — проговорил он, по-прежнему держа стакан на весу. Я не видела его лица, только стиснутые челюсти и затылок, поскольку он повернулся ко мне спиной. Его голос звучал сдавленно, словно воздух кончился и ему приходилось с усилием выталкивать каждое слово. — Спрашивали, склонен ли я к насилию. И чувствую ли я угрозу, когда вижу, что кто-то нарушает границы моего участка. Говорили, что это вполне понятно. Человек хочет защитить свою собственность, это естественно. Комиссар сделал бы тоже самое. И что, если я признаюсь, суд не будет ко мне слишком суров. Самооборона или что-то в этом роде.

Я приблизилась к нему, положила ладонь на его голую спину.

— Все закончилось, Даниель. Они отпустили тебя. Тебя больше ни в чем не подозревают, иначе они ни за что не дали бы тебе уйти.

— Когда я нашел ее, то заснял ее на телефон. Они спросили: зачем? Но я не думал, зачем я это делаю. Просто сделал, и все.

Напряженные, окаменевшие мускулы под моей кожей, под его кожей.

— Иди сюда, — проговорила я. — Садись и ешь. Ты должен поесть.

Аромат поджаренного хлеба, кофе. Он все-таки сел, но смотреть на меня по-прежнему избегал. Я намазала бутерброд и положила ему на тарелку. Он съел, кажется, даже не заметив, что я ему дала, после чего заговорил снова:

— Не знаю, почему я проснулся. Почему встал и решил выглянуть наружу. Должно быть, меня разбудил какой-то звук. Или ощущение тишины, которая последовала вслед за ним. Мне показалось, что под деревом что-то есть, но я был без очков и ничего не увидел. К тому же на улице было еще довольно темно. Я попытался снова уснуть, но сон не шел. Тогда я встал и снова выглянул в окно. И только тогда понял — что-то не так. Я нашел очки. Вышел наружу. Я сначала не понял, что это она. Лицо было…

— Я знаю. Мне показывали снимок.

Кровь. Глубокая рана там, где вонзилась мотыга.

— Ты видел что-нибудь еще? — спросила я. — Слышал хоть что-нибудь? Ведь тот, кто это сделал, мог еще находиться поблизости, когда ты вышел.

— Я больше ни в чем не уверен. Ни в себе, ни в тебе, ни в том, что было той ночью. Я уже не уверен в том, что вижу и слышу. Может быть, я слышал крик, а может, мне это только приснилось.

— Часто звуки извне, которые мы неосознанно слышим во сне, вторгаются в наши сновидения, так что если ты помнишь, что тебе снилось…

— Да не помню я, что мне снилось! — Даниель ударил сжатым кулаком по столу. Еще раз и еще. Стиснув зубы. И с каждым ударом что-то взлетало внутри меня. Рой страха.

— Не понимаю, зачем я это сделал, — произнес он.

— Сделал что?

— Она лежала поперек ее шеи. Мне показалось, что я должен поднять ее, возможно, чтобы получше рассмотреть. Я не думал…

— Мотыгу? — Я мысленно увидела ее перед собой. Двойное лезвие, старое, заржавленное, но все еще острое. Я даже помнила, где именно я нашла ее. В развалинах кирпичного сарая, чуть выше по склону. Я споткнулась об нее, когда в один из первых дней взбиралась по руинам, чтобы запечатлеть на снимке ту очаровательную красоту и унылую меланхоличность пейзажа, который открывался сверху. Мотыга лежала, скрытая под зарослями растений, среди полусгнивших остатков деревянных половиц.

— В общем, на ней оказались мои отпечатки, — подытожил Даниель.