Тоннель

— И не только твои. Ведь это я нашла ее, отнесла в сарай и поставила в ряд вместе со всеми остальными древними инструментами, так что кто угодно мог…

— Но тебя-то они не подозревают. Тебя там не было.

Он встал и открыл холодильник. Достал из него пиво. Потом, наверное, вспомнил, что сейчас все еще утро, и остался стоять с невскрытой банкой в руке.

— Даниель, там наверняка полно разных отпечатков. Они бы не отпустили тебя, если бы у них что-то еще на тебя было…

— Я отправился прямиком домой и позвонил тебе. Полиция тоже об этом спрашивала: почему я не позвонил сначала им? Я не знал, я просто набрал твой номер, мне нужно было знать, где ты. Это было дело одной минуты. Потом я позвонил в полицию. А следом снова пытался набрать тебя.

— Мне жаль, но телефон разрядился.

— Они спросили, что моя жена делала в Праге.

— И что ты им сказал?

Он бросил на меня взгляд, истолковать который я не сумела. Повисла долгая пауза.

— Я сказал, что ты отправилась в «Икеа», а что еще я мог им сказать?

Как такое возможно, чтобы после двух десятков лет взглядов, которые пересекались, останавливались друг на друге и тонули друг в друге, суметь различить во взгляде близкого тебе человека еще один нюанс, которого прежде не было?

Он знает, подумала я. Он знал все это время. Я намазала остывший тост маслом, хотя мне было нехорошо. Вспомнилось то ощущение, когда мне показалось, что я видела его в уличной сутолоке. Стремительно выхваченные кадры, которым я потом сумела найти объяснение. Пусть даже до Праги можно легко добраться на поезде, но зачем ему это делать? И почему в таком случае он ничего мне не сказал?

— Я хочу, чтобы мы уехали отсюда, Даниель. Сегодня же. Как только соберем вещи. Они не смогут тебе помешать. Если это случится, мы свяжемся с посольством, с адвокатами…

Он забыл закрыть дверцу холодильника. Я собралась встать, чтобы закрыть, ведь еда может испортиться. Не сделать такой очевидной вещи — в этом было что-то пугающее.

— Они допрашивали тебя три дня, — продолжила я. — Представь, если у них не окажется других версий. А ведь тот, кто это сделал, все еще на свободе.

— Уехать. И куда же нам следует уехать, по-твоему?

— Домой. Куда угодно. Мы снимем какой-нибудь домик. А оставшиеся вещи заберем потом или просто оставим их тем, кто купит усадьбу. Да плевать, кому они достанутся.

— Они пытались сломать меня там. Одни и те же вопросы, снова и снова. Но я не позволю им одержать надо мной верх.

— Это тебе не битва, Даниель. Никто из нас не виноват в том, что случилось.

— Я знал, что ты это скажешь, — и передразнил меня: — «Это не твоя вина. Тебе просто не повезло, на самом деле, ты ни в чем не виноват, бедняжка Даниель…» Разве ты сама не видишь, чем занимаешься? Талдычишь одно и то же, снова и снова, словно я какой-то сопливый пацан, которого надо от всего оберегать.

Он заметил открытую дверцу холодильника и пнул ее ногой, чтобы она захлопнулась.

— Можно что угодно говорить о полиции. Но они по крайней мере поверили, что я хоть на что-то способен.

Казалось, он только искал повода, чтобы пошуметь. Постучать по столу, наорать на меня, пнуть дверцу холодильника, двинуть кулаком об стену. Словно это он меня хотел ударить.

— А что, если это моя вина, — продолжал он. — Может быть, я именно такой. Чертов лузер, неудачник без будущего. Но ты отказываешься это принять, потому что тогда тебе придется признать, что твой муж — один из тех безнадежных пережитков прошлого, от которых хочется поскорее отделаться, выставив их до того жалкими и ненужными, что они исчезнут сами собой. Почему ты упорно отрицаешь то, что видят все остальные?

— Я этого не вижу.

— Ну конечно, потому что если ты признаешь, какой я неудачник, то тебе также придется признать правду, что этот мужчина тебя уже не заводит. Жалкий сукин сын. Ты хоть понимаешь, насколько это тяжело, постоянно пытаться жить так, чтобы соответствовать твоему представлению обо мне?

Даниель опрокинул в себя пиво, которое все-таки открыл. Я уговаривала себя посмотреть на него, но мой взгляд постоянно ускользал в сторону, зацепиться ему было не за что, но поглядеть вперед я все равно была не в силах.

— У тебя были отношения с Анной Джонс? — спросила я наконец.

Слова сухие, как песок в пустыне.

— О чем ты, черт побери, болтаешь? — Он смял пивную банку и забросил ее в мусорное ведро, куда я не успела вложить новый пакет.

— А иначе зачем ей было сюда приходить, — возразила я. — Да еще именно в ту ночь, когда я была в отъезде. Чем ты был так занят, что даже не успел убрать за собой на кухне?

* * *

На этот раз я паковала уже чемодан, а не сумку. Я не знала, на сколько дней уезжаю, просто кидала, что первым попадется под руку: одежду, трусы. Когда я вышла, Даниель остался стоять в кухне. Я не нашлась, что ему сказать.

Созвонимся. Это была единственная фраза, которую я в итоге ему бросила.

Оказавшись во дворе, я поняла, что не смогу взять машину. Это было все равно что оставить его здесь запертым. Лишить последнего пути к отступлению. Пришлось тащить чемодан за собой всю дорогу до самой гостиницы.

Ничего, все образуется, думала я.