Тоннель

Все обязательно образуется.

* * *

Свежие тугие простыни. Запах хлорки. Я перешагнула порог того же самого номера и распахнула окно. Все равно что смотреть в седьмой раз постановку одной и той же пьесы или слушать мелодию, поставленную на повтор.

Я легла на гостиничную кровать, чтобы закрыть глаза и хоть ненадолго отключиться, но слова Даниеля кружились надо мной, словно рой насекомых по комнате. Проникая в каждую щель и ползая по мне.

…отказываешься увидеть… признать правду… жить так, чтобы соответствовать твоему представлению обо мне…

Зачем я сказала ему про Анну Джонс? Но все же эта мысль разозлила меня после допроса в полиции, эти их намеки. Что раз женщина оказывается на рассвете возле чужого дома, то, значит, у нее срочное дело, а если это случается именно в ту ночь, когда жена в отъезде, значит, эта самая жена круглая идиотка, раз не понимает очевидного.

Это казалось настолько неправдоподобным. Анна Джонс не была особо привлекательной, или все же была? На свой опрятный манер, под предлогом обсуждения вопросов недвижимости, некий вызов, провокация, можно что-нибудь замутить и выйти победителем. В спальне, кухне, где-нибудь снаружи? Я пыталась мучить себя подобными фантазиями, и сама же в них не верила. Даниель был прав. Я не верила, что он способен обмануть меня. Я вообще не верила, что он на что-то способен.

Пробили колокола, но мне было не важно, сколько сейчас — без четверти час или без четверти два. Здесь я оставаться не могла. Лежать и слушать колокольный перезвон, пока он не станет настолько для меня привычным, что я перестану его замечать.

Я думала о том, чтобы вернуться обратно домой, в Стокгольм, думала о друзьях, у которых смогу заночевать на диване и которые поймут, что мечты всего за несколько месяцев рассыпались в прах и обратились в ничто. Друзья окажутся чересчур понятливыми, и мне придется признать правду, что все было иллюзией. Лихорадочной попыткой сотворить нечто на редкость выдающееся и удивительное со своей жизнью. Я подумала о детях, погуглила пути сообщения с Сиэтлом и Умео. В общем, я думала о том, чтобы сдаться, потому что человеку не всегда все под силу.

А потом я услышала музыку. Она глухо стучала за стеной, в том самом номере, где совсем недавно жила Анна Джонс. Самой песни я не слышала, только ритм, электронная танцевальная музыка. Прислушавшись, я различила в номере голоса — мужской и женский. Приезжие, которые знать ничего не знали и врубили музыку так, словно ничего не случилось. Это меня взбесило. Я мысленно увидела ее лицо перед собой, какое оно было там, под липой, наполовину отвернутое в сторону.

Я встала с постели. Умылась холодной водой. Поменяла трусы и натянула на себя джинсы и чистую выглаженную блузку, оставшуюся у меня с тех пор, когда я еще могла гладить вещи утюгом, наслаждаясь возможностью повесить их в свежевыкрашенный гардероб.

* * *

— Мне жаль, что они вам помешали. Я попрошу их сделать музыку потише.

Либор вышел из-за стойки бара, когда я нажала на звонок. Он шел, на ходу вытирая руки полотенцем, после чего закинул его на плечо.

— Не нужно, — отказалась я, — просто странно слышать подобное.

— Люди приезжают и уезжают. Я не могу позволить номеру пустовать.

— Вы еще не отправили ту открытку?

Как выяснилось, не отправил. И в полицию тоже не отнес. Я поняла, что он так и оставит ее лежать в ящике, пока она не окажется погребенной под куда более насущными проблемами или обычным мусором.

— Вы правы, — решительно заявила я. — Адресата нужно известить. Если вы отдадите открытку мне, я сама туда съежу.

Хозяин гостиницы скептически уставился на меня. Я представила, что за мысли сейчас проносятся у него в голове, о том, что правильно, а что нет и прежде всего создаст ли это проблемы для него.

— Я скажу, что она сбилась с пути и попала не туда, — добавила я. — Никто не узнает, что открытка была у вас.

Наконец он открыл ящик.

— Городок Гросрешен, — проговорил он. — Почти на востоке от Дрездена, неподалеку от польской границы.

— Ни о чем не подозревающая долина, — пробормотала я.

— Что?

Его вопрос остался без ответа. Я забыла, о чем сказала, в ту же секунду, как он положил передо мной открытку, повернув ее обратной стороной вверх. Адрес, имя адресата. Почерк на удивление небрежный, но все же вполне читаем.

Геллер. Имя на надгробии, на экслибрисе, на партитуре.

Господин А. Геллер.

* * *

Поезд бежал на север вдоль Эльбы, извиваясь по дну глубоких долин. Крохотные городишки прилепились к зеленеющим склонам гор. Мне пришлось прижаться носом к вагонному стеклу, чтобы разглядеть виднеющиеся на самом верху скалы из песчаника. Своими очертаниями они напоминали то троллей и великанов, охраняющих свои владения, то замки и крепости, то окаменевшие лица.

Язык вывесок и указателей сменился на немецкий. В Дрездене я пересела на поезд, следующий в восточном направлении. Ландшафт постепенно выравнивался. Широкие поля, край сельскохозяйственных угодий.

Я снова и снова перечитывала открытку.