Топографический кретин

Собираясь в отпуск к своим (которых вижу раз в год), с каким-то даже упоением бросился по магазинам, хотя обычно терпеть их не могу: соскучился по возможности делать подарки. А потом, упаковывая вещи, взял со стола пуговицу, отвалившуюся неделю назад, и сунул в карман ее, пуговицы, родной рубашки. И тут же наткнулся в чемодане на походный швейный комплектик — нитки, булавки, иголки. То есть пришить пуговицу мог бы легко, но — положил ее в рубашкин карман. В какой-то ужасно трогательной надежде: вот увидит мама эту рубашку, скажет:

— Сынок, ты пуговицу потерял.

Я отвечу:

— Да, я знаю, отвалилась, но не потерял, она там же, в кармане.

И мама ее пришьет.

— Ну вот, — сказала мама, — теперь вашу семью можно считать состоявшейся.

Можно, подумал я. Состоявшейся во всех смыслах.

— И теперь-то мы уж точно ждем у вас прибавления!

Ага, буратинку. Свадьба-то деревянная.

Чтобы пригласить ее на наш юбилейный ужин, мне пришлось, уходя на работу, оставить рядом с ней, еще спавшей, записку: "Понимаю, что это наглость, но не могла бы ты провести этот вечер со мной? Спасибо, я".

— О чем ты думаешь? — спросила она, когда унесли закуски.

Она смотрела на меня сквозь бокал с пино бьянко 2003 года. Я думал о нашей первой совместной поездке — Карибы? Корнуолл? Канн? Кульдур? Находка! Точно, я взял её туда с собой из Владивостока — мне нужно было в Находку по делам, и мы впервые поселились в одном номере на двоих.

— О том, что это последняя годовщина, которую мы отмечаем вместе.

Я не сказал празднуем: на праздник это похоже меньше всего. Скорее на похороны. Я и подарок-то ей сделал подходящий: купил в детском магазине набор деревянных деталей и склеил из них неразлучную парочку — она сидит у него на коленях, а он сидит на скамеечке. Сбоку у скамеечки есть рычажок, покрутишь его — и они смешно вытягивают осиновые шеи и поворачивают друг к другу сучковатые головы: целуются.

Руки у меня всегда не оттуда росли, вот и тут у девушки ноги оказались развернутыми не в ту сторону.

— Неправильные коленки, — улыбнулась она, распаковав скульптурку, всю такую буратинно-деревянную.

Скамеечку я украсил двумя датами и одним тире: 17.02.ХХХХ — 17.02.ХХХХ. И стало похоже на могилку.

— Да нет, почему же, мы можем каждый год встречаться в этот день, — сказала она и отпила вино.

Солдат и поцелуи

Угол атаки

— Где у вас тут в армию забирают, товарищ капитан?

— Забирают в тюрьму, у нас призывают, — сердито ответил офицер из окошка в бетонном простенке, но тут же смягчился: — Вообще-то я старший лейтенант.

Это Яков знал и без него, даром что ли целый год просидел в классе начальной военной подготовки. Её у них в школе вёл отставной полковник, бравший Кёнигсберг весной сорок пятого. Как все артиллеристы, полкан был изрядно тугоухим, да к тому же контуженным, и орал даже когда говорил о погоде за окном. Школьников он называл учащимися и вёл себя с ними так, будто родился не в Тугуро-Чумиканском районе, а где-нибудь в Аризоне и был сержантом из Голливуда: так же яростно выхаркивал им в лица свои идиотские команды. Учащимся это не нравилось, особенно девочкам, но выбора не было, и к концу учебного года они, вне зависимости от желания, умели вслепую, по секундомеру, разбирать и собирать обратно пистолет ПМ и автомат АК и почти так же, с закрытыми глазами, определять воинские звания по числу и расположению полосок и звёздочек на погонах. А потом эти необходимейшие знания Яков закрепил в универе — два курса военной кафедры, шутка ли. И там же сделал для себя любопытный вывод: офицер суть гомо сапиенс нон-вульгарис, хочешь расположить его к себе — обращайся на звание выше.