Топографический кретин

Успеха на этом поприще добивались единицы, но и их назвать счастливчиками язык не поворачивался, потому что успех обычно приводил к диспансеризации, и вот тут-то начинался самый цимес. Говорили, что в результате лечения всякой сверхнавороченной и не опробованной ещё даже на насекомых химической дрянью вполне себе адекватные откосники нередко становились самыми настоящими шизиками, но называли себя уже не Юлиями Цезарями или Иванами Грозными, а жертвами репрессивной психиатрии. Говорили, что после этого выяснить, кто из них действительно жертва, а кто продолжает ею прикидываться, не могли уже ни профессора, ни сами пациенты.

Вон у того же Кита друг есть, Яков как-то с ним познакомился, Эриком зовут. Отвязный хлопец, алкаш, тусовщик, умеет танцевать лёжа, знает всё про всё, картинки малюет одной левой — закачаешься, стихи пишет такие, что и без энуреза уписаешься:

Шёл мент по дороге,

Ему переехало ноги.

Ура,

Справедливость добра!

То есть крэйз на всю катушку, но точно не шиз. Они с Китом на одном курсе, но Эрик на пару лет старше, так что повестки стал получать уже чёрт-те когда. Здоров, как бык, поэтому прикинулся идиотом.

От армейки-то отмазался, но потом пошёл куда-то устраиваться подработать, а ему: паспорт, мол, на стол и военный билет. Он: у меня вот справка. О, говорят, парень, поздравляем, с такой ксивой тебе в дворники прямая дорога — и то не в крайцентре, а максимум в посёлке городского типа. Он, конечно, храбрится: кончу, говорит, эту шарашку, вернусь к себе на Камчатку и стану кооператором или вообще каким-нибудь медиамагнатом…

Кто знает, может, так оно и будет, думал Яков. И соглашался: в целом выбранное Эриком средство от армии сработало, но у него, как у любого сильнодействующего препарата, выявились побочные эффекты. Волчий билет стал приложением к белому.

Вот он и спросил Шуцыка:

— Очко не играет?

— Есть мальца, — признался тот. Но тут же перевёл стрелки: — А ты-то сам на что косишь?

— А Фрэну и косить не надо, — ответил за Якова Кит. — Его батя отмажет. Мне бы такого батю — я бы тоже без недержания обошёлся.

В целом Кит не врал. Отец Якова занимал заметный пост, в городе его знала каждая собака, в том числе и полковники, попрятавшиеся от службы в военкоматах, и генералы, устроившиеся командирами и зампотылами в большом гарнизоне за мостом. Отец терпеть не мог пользоваться своими связями, его воротило от одного лишь слова «блат», но перед лицом строевой мясорубки, уже нацелившей кровоточащее мурло на сына, дал понять, что готов поступиться принципами.

— Правда, что ли, Фрэн? — в голосе Шуцыка снова прорезалась зависть.

— Типа того, — пожал он плечами. — Но я, наверное, не буду косить.

Оба друга на пару секунд потеряли дар речи. Первым пришёл в себя Шуцык.

— Ты что, братуха, коры поел? Ладно мы, а ты ж ещё и еврей. Холокоста захотелось? Коси, земляк, коси, как можешь! Коси, коса, пока роса. Вперёд — косить, чтоб не сосить!

— Сосать, — поправил Кит.

— Ну да. Чтоб не сосать, ложись поссать.

— Шуц, тебе всё-таки меньше кирять надо, — заметил Кит. — Но чисто по жизни, Фрэн, он прав: ты и правда болен.

— Да ну, блин, не в дугу как-то, — Яков и сам осознал, что прозвучало это слишком по-декабристски, и почувствовал, что должен оправдаться. — Понимаете, у нас с курса почти всех уже подгребли, осталась только пара больных, но они в натуре больные, без балды. Один почти слепой — линзы, что этот стакан. У другого что-то с позвоночником было в детстве и почки выхлёстываются. А все остальные — марш-марш левой.

— Ну и что?

— Ну и всё. Твои кенты идут в армейку, а ты за батю ховаешься? А потом они вернутся — а ты мало что за это время на два курса оторвёшься, так ещё и для них на всю жизнь чмырём останешься. Как-то не катит, чуваки.

Яков завершил тираду — и вдруг понял, что не врёт. Что спасибо, папа, но придётся в забой. Не в тот, который в шахте, а в тот, что на скотобойне. Он вздохнул и допил то, что оставалось в стакане. Друзья переваривали услышанное.

— Знаешь, старичок, может, ты и прав, — проговорил в конце концов Кит.

— Только служить всё равно ломает, — грустно добавил Шуцык. — Я в понедельник на дурик всё-таки наведаюсь.

17 февраля

Полураспад

Каждый город — это вопросительный знак, тебе не кажется? Ты не жалеешь, глядя на те самолеты, что отрываются от взлетной полосы без тебя?

Фредерик Бегбедер

Сегодня у нас годовщина свадьбы. Не просто годовщина, целый юбилей. Ровно пять лет назад мы пообещали любить друг друга. Жить душа в душу до глубокой старости и помереть в один день — это не про наш век, так что пообещали любить друг друга столько, сколько сможем. Смогли по-разному.

Ровно пять лет назад мы подарили друг другу кольца, которые я вез за тридевять земель, за десять часовых поясов, из влажного и теплого Лондона во влажный и заснеженный Владивосток, где ждала меня она, увлеченная счастливой суетой подготовки всего, всех и вся.

Отскок. Воздух