Топографический кретин

— А я уже всё, — сказал Кит и раскапал по стаканам остатки бордовой азербайджанской пены. — Шлите поздравленья бочках, желательно на бланках переводов.

— Белый билет? — выдохнул Шуцык, не скрывая зависти. Гоша застенчиво кивнул, и Яков понял, о чём речь.

Про белый билет он знал, но путал его с волчьим. У него вообще складывались странные отношения с некоторыми словами. Например, в детстве он был уверен, что слово «этаж» — это на самом деле «таж», просто взрослые часто задумываются посреди разговора — и тогда, чтоб не молчать, тянут букву «Э». Вот у них и получается: «э…таж». Зато сам он, конечно, всегда говорил правильно:

— Я живу на четвёртом таже.

А кухня у маленького Яши вообще была мужского рода:

— Баба, пойдём на кухн кусять клёцки!

А потом он долго не мог понять, почему все мальчишки из других дворов обязательно должны быть фрицами. Яшины друзья называли их крестами, но ведь кресты у фашистов, а у советских должна быть звезда? А когда ему объяснили, что крест — это сокращённый крестьянин, задумался: почему тогда это обзывательство? Ведь рабочие и крестьяне у нас в советской стране самые главные?

В общем, загадок хватало. Вот и с билетами этими — белым да волчьим… Правда, на этот раз понял сразу, по контексту: Кит отмазался от военкомата.

— Основание? — уточнил Шуцык таким тоном, что никто не удивился бы, вытащи он из-под стола стетоскоп и напяль его себе на шею.

— Э… энурез, — почти шёпотом произнёс счастливчик Кит слово, которое благодаря Кашпировскому выучила недавно вся страна.

— Че-го? А-а, это когда ссышься в люлю, что ли? — загоготал Шуцык.

У него немного отлегло от сердца: корешок, конечно, оказался проворнее, но с таким диагнозом, что и завидовать как-то неохота…

— Ща как дам в лоб, прямо здесь уссышься, — неожиданно серьёзно пообещал Кит, но тут же сменил тон. — Самый простой вариант. Очень легко доказывается. А демонстрируется ещё легче.

— А почему не по зрению? — встрял Яков. Очки Гоша носил сто лет, ещё с детского сада, но только к старшим классам перестал их стесняться.

— Да ну, какой там! У меня минус три, а надо шесть, что ли… Не пропёрло. А недержание у меня в натуре было. В детстве, — быстро добавил Кит и недобро глянул на Шуцыка.

— Зашибись тебе, — кивнул тот без злорадства. — А у меня было подозрение на плоскостопие. Решил развивать успех: как дурак, специально кеды носил круглый год, даже зимой, — так хрен, блин, не подтвердилось. Потом печёнку шерстили — помните, я в шестом классе желтухой болел? Тоже облом. До цирроза, говорят, ещё далеко, хотя направление выбрано верное. Теперь на дурик кошу.

— А не шугань? — спросил Яков.

Откос от армии при помощи справки из дурдома был отдельным направлением подросткового советского эпоса, ничуть не менее разветвлённым, чем устное народное творчество тунгусов или удэге, в таёжные деревни к которым Яшины сокурсники-языковеды регулярно наведывались в фольклорные экспедиции. Некоторые психиатрические истории и впрямь больше походили на легенды или в крайнем случае на анекдоты, но в массе своей звучали правдоподобно и не то чтобы сильно смешно.

Из поколения в поколение передавались ужастики, героями которых были страшные санитары и доктора, изо всех сил старающиеся изобличить симулянта, выдающего себя за психа. Говорили, что с этой целью врачи-убийцы могли прямо во время задушевной беседы без предупреждения нанести удар по чайнику каким-нибудь тупым предметом вроде кастрюли. Если человек сразу говорил: «Ой», или: «Охренели вы тут, что ли», или: «Я не догоняю, это больничка или зона, в натуре», или ещё что-нибудь хотя бы относительно разумное, тогда медики с улыбками во весь рот хлопали в ладоши и немедленно объявляли испытуемого нормальным носителем естественных рефлексов, начисто лишая почти уже заслуженного звания Наполеона, а санитары в это время радостно его вязали, превращая из пациента в призывника, и сдавали в вечно широко раскрытые, как клюв желторотика, объятия военкомов.

Якова в этих историях всегда интересовал один вопрос, который сказители игнорировали, не желая отклоняться от темы, а именно: неужели каждый психиатр держит у себя в кабинете кастрюлю?

Чтобы избежать позорной депортации из психушки, орды молодых людей, лишённых надежды на какой-нибудь очевидный физический недостаток, в самый неподходящий момент щипали друг друга, ни с того ни с сего пинали друг друга под столом, лупили по кумполу и даже слегка прижигали сигаретами. Драки из-за этого возникали редко: провокации устраивались по предварительному взаимному согласию — с целью тренировки выдержки, чтобы добиться максимального замедления или — ещё лучше — полной деградации здоровых реакций организма на внезапные раздражители.