Топографический кретин

Рубен Александрович Набалдян работал в крупной центральной газете заведующим не то чтобы большого, но всё-таки отдела, и это было хорошо. Чем крупнее газета, тем ощутимее блага, а чем меньше отдел, тем легче ответственность.

Блага ощущались в полном объёме: гербовое удостоверение далеко не рядового сотрудника печатного органа ЦК КПСС лучше отмычки распахивало любые двери, в том числе двери спецстоловых — на Старой и на Новой площадях, в Верховном Совете и, само собой, в издательстве «Правда». Вход в спецстоловки для Набалдяна был фактором немаловажным: его хлебом не корми дай вкусно поесть, а в перечисленных столовых за полтора рубля гарантировали такую смену блюд и закусок, какую в «Национале» за сотню не получишь.

Ещё должность обеспечивала его еженедельными баньками с кремлёвскими знакомыми, а также посодействовала в приобретении легкового «олдсмобила» размером со школьный автобус, который отличавшийся врождённой скромностью Рубен Александрович, подъезжая к месту работы, оставлял в переулке за углом, дабы не смущать коллег. Опять же и пройтись лишние сто метров не вредно, а то живот уже рулить мешает.

Кучи подчинённых — с их непобедимой расхлябанностью, вечными больничными, хронически хворыми малолетними детьми и престарелыми родителями — Рубену Александровичу даром были не нужны, вполне хватало секретарши Марины и её дочурки Карины, помогающей маме на полставки, стройненькой блондиночки семнадцати годков, которая по сто раз на дню неподдельно удивлялась, когда мамин начальник щипал её за попку и приговаривал:

— Эх, Каринка, когда ж тебе восемнадцать-то стукнет! Ну да ладно, чадо неразумное, включи покуда моего тёзку.

Тёзкой Рубен называл большой чёрно-белый «рубин», стоявший на тумбочке напротив Набалдяновского стола. При желании он мог дотянуться до телевизора и сам — да чего там дотягиваться, вот дистанционный пульт, модненький, компактненький, размером всего с полкирпича, Набалдян им бумаги прижимал, чтоб не раздуло, — но уж очень нравилось ему, как Каринка перед телевизором наклоняется.

Ему вообще в жизни всё нравилось. То есть почти всё — если не считать вот этого письма на бланке — как, бишь, его? — дальневосточного, понимаешь, государственного университета. Факультета, мать его, журналистики. Извольте, говорит, не отказать в любезности, примите, говорит, как родных, двух хрéновых обучаемых нашего факультета для прохождения производственной, туды её, практики… Производственной, а? Тракторный завод вам производственная практика, а у нас тут предприятие творческое, без малого фабрика грёз.

Ладно бы ещё студенточки были… Хотя нет, студенточек главредство к себе бы пристроило, а так — вот, пожалуйста, начертало по диагонали: в отдел промышленности. И входящий тебе, и исходящий — шиш потеряешь!

А вот и они, голубчики, нарисовались фиг сотрёшь…

— Привет-привет, орёлики, заходите, располагайтесь.

Ну и рожи, один очкастый, другой небритый — провинциалы-погорельцы… Господи, да за что ж ты матушку-Расею такой необъятной сотворил? Нет бы размером с Монако, там, небось, такие уроды в провинции не водятся, бо провинции нету как таковой… И чего бы им с края света девок не прислать…

— Значит так, мужики, я Рубен Александрович Набалдян, ваш шеф на ближайшие восемь недель. Калач я тёртый, без нужды не болтаю, так что когда рот открою, слушайте — пригодится. Там, за дверью, Мария Андреевна, моя помощница. За ней налево гальюн, направо ваш кабинет. Только, думаю, ни там, ни там вам там засиживаться ни к чему — журналиста ноги кормят. А это Каринка. Смотреть можно, трогать нельзя: малолетка ещё, статья ходячая. Ноу тачи-тачи, если по-аглицки сечёте… Вас поселили уже? Вот и хорошо, будем считать, что познакомились. Завтра в девять — как штык, получите первое задание, а сейчас чешите-ка в своё поселение. Ну, хоп.

Поселение у Карася с Яковом было такое, что пол-Приморья бы втиснулось. Две исполинские шестнадцатиэтажки стояли под тупым углом друг к другу и соединялись перемычкой. В перемычке имелись проходная, столовая, библиотека, кинотеатр и ещё десятки дверей и помещений, предназначение которых так и осталось невыясненным до конца пребывания.

Всё это удовольствие, называвшееся Домом аспиранта и стажёра Московского университета, находилось рядом со всесоюзной психиатрической здравницей имени Кащенко и многократно превосходило величием не то что привычные владивостокские халабуды, а и столичное общежитие литературного института имени Горького, в котором друзьям довелось пожить во время прошлогодней практики и которое запомнилось в основном тем, что пока ещё только будущие, но уже убедительно нищие и беспредельно нахальные писатели и поэты настойчиво внушали им, что у них, у дальневосточников, денег всегда навалом, в связи с чем просили червончик до первого гонорара.