Тополь

Да, господин чтец, (признающийся торжественно понизил голос) по мне все, что живет и умирает на нашем деревце18, подвластно законам некой игры. Назовем это первым шагом. Вначале мы узнаём правила, и вы, естественно, не будете спорить со мной, что они безжалостны, они предполагают страдания и смерть для каждого участника. Но правила еще не игра. Игра возникает тогда, когда мы начинаем бороться друг с другом и нарушать правила, когда мы, наконец, приходим к пониманию того, что нарушения и наказания за них – тоже часть игры. Сделать этот второй шаг способны далеко не все люди. Ведь большинство тех, кто там (он ткнул пальцем в направлении окна) – просто скот, жрущий и спаривающийся. При этом я, конечно же, не спорю, что каждый в меру присутствия ума стремится к выгоде, задумываясь ли или не задумываясь об игре. Поэтому первые два шага сами по себе мало что значат, они лишь подстегивают игрока, осознавшего, что он стал игроком по воле неведомой силы, совершенствовать свои навыки ради продвижения к победе над другими. Но что значит победа без счастья? Очевидно, что именно счастье является конечной целью игры. Однако все счастье, какое я наблюдал годами вокруг себя, ограничивалось следующим: скопить денег, развести хозяйство, хорошо выпивать с приятелями, и, наконец, вырастить детей, которые рано или поздно закашляют под ухом, намекая, что пора уже и честь знать. Мое понимание игровой сути мира подсказывало мне, что над этим тупым житейским счастьем должно быть другое – высшее, открытое лишь для прозревших. Долгое время я не мог найти его, пока одним вечером не пошел кидать камни в море со злости. Была осень, ветер и собачий холод. Я повалился на студеный зубастый берег, схватил первый подвернувшийся булыжник и зашвырнул его вдаль, потом еще, еще один. И вдруг просто попробовал бросить по-другому. В эту песчинку я сделал третий шаг. Я уже знал: игра повсюду, но теперь понял, что счастье в том, чтобы чувствовать ее и наслаждаться ею. И понял также, что должен раскрыть это всем, кому смогу. Я почти перестал тратить заработки, жил впроголодь, запустил хозяйство. Жена покинула меня, не удосужившись и проститься, но мне было плевать. Я обрел цель – Дом игр. Наверно, и всей жизни на том захудалом местечке не хватило бы для ее воплощения. Поэтому скопив на нем, сколько мог, продав все, что у меня оставалось, я вернулся на Утес и здесь обратился к Корину, о котором вы уже наверняка слышали. Когда мое прошение первый раз прозвучало в Управе, стряпчие хохотали до слез, но я уже знал, что здание у моста, читальня, опустело, и не был согласен на меньшее. В конце концов, мы договорились, власти – те же торговцы, они просто набивали цену. Вы, господин чтец, смотрите нынче на благообразное помещение, а что оно представляло тогда, когда я принимал его? – вонючий прохудившийся сарай, отхожее место. Я подновил крышу, укрепил столбы, вставил новые стекла, закупил столы, да и сами игры, написал объявления, пустил слухи о Доме по городу. Представляете, чего мне стоило все это? Если дела будут идти так же, как нынче, я уже через три года рассчитаюсь с Корином. А если вы отнимите у меня читальню, вы не просто отправите меня в долговую тюрьму, где я сгнию, как отец, вы похороните со мной Дом игр.

Он замолчал, а я отметил про себя, что изменил мнение об этом человеке в ходе его странного признания-воззвания. Поначалу я видел перед собой просто хитрого дельца, умело играющего на жалостливой лире, но к концу у меня не осталось сомнений в его искренности.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Мадок.

– Мадок, вы просите меня, чтобы я не препятствовал вам в вашем заблуждении. Ваше лекарство от ужасов мира – дурман, бегство, но такое лекарство бесполезно. Из мира нельзя убежать: чем дольше бежишь, тем сильней он становится, нужно повернуться к нему и бороться насмерть. Другого пути нет. Вы прошли через тяжкие испытания, и, верю, много рассуждали над ними, но избрали себе неверный маяк. Спасение – не в игре, но в Кариде.

– Ваш Карид, – прошипел владелец, – если он и есть, такой же игрок, как мы с вами, просто наделенный большей силой. Он молодец в своем роде, в его задумке много любопытных правил и ходов, но, в конечном счете, как бы он ни был велик, он сам лишь дитя Игры, что забавляется нами как бирюльками.

– Ошибаетесь, игра – лишь часть творения. А творец не забавляется нами, но любит. И если вы примите то, что любовь выше игры, а не игра выше любви, то…

– Любит?! – захохотал Мадок, вскочив на ноги и задыхаясь. – Любит?! Любит?!

Его безумный смех сменился воем, он повернулся и побежал. Сбивчивый топот его ног заполнил собой читальню. Он спускался, не видя ступенек, рискуя оступиться и свернуть себе шею, и, когда все же достиг первого яруса, до меня донеслись рыдания. Рыдания взрослого мужчины, всегда странные и пугающие, что порождают в душе особую смесь неприязни и смущения, заставляющую отвести глаза.