Тополь цветет: Повести и рассказы

— А Наталью нашу сватали богатые, Щегольцовы, — зашелестел, заструился рядом слабый голос. — Жених ей не нравился, гуляли два дня, а она побоялась сказать. И в этот же месяц приходит Марк: одна шинелишка да шпоры на нем — кавалерист! Он и сватал сам: «Тятька, дайте правую, ничего у меня нет, но если ваша невеста согласная, то дело пойдет на дело». Она, видно, с ним понюхалась, он сказал ей, что у Щегольцовых она будет всегда в унижении, как из бедного положения, и девка не побоялась: «Пойду, говорит, за Марка». И до сих пор живут. Деловой мужик, но хвастливый…

Юлька и Елизавета Михайловна — обе замерли. Елизавета Михайловна все сжимала Юльку, боясь отпустить, и Юлька затихла, время от времени вся вздрагивая от подавленных рыданий, как когда-то ее Митя в детстве…

1972

ТОПОЛЬ ЦВЕТЕТ

И то, что девочку звали Наташей, и то, что у нее черные, с умной лукавинкой глаза, и поспешность, из-за которой в четыре года она лихо путала слоги в словах, и нетерпеливая подвижность худенького тельца — все казалось Полине естественным, приятным, и она не представляла, как было б иначе — так любая мать, глядя на своего ребенка, не может вообразить его другим. А кроме того — Полина всегда хотела девочку.

Не удержавшись, она приникла лицом к темной головке, коснулась щеки, пахнувшей чем-то забыто-нетронутым и чистым, и вся съежилась от хлынувшей в сердце нежности.

Наташа, сидя у нее на коленях, откинулась, любопытно уставясь куда-то ниже подбородка Полины:

— А это что у тебя?

Полина невольно повела шеей, подрезанной сбоку узловатым шрамом, сросшимся в грубую складку.

— А это… болело у меня. Доктор зашил.

Девочка нахмурила пряменькие, стрелками, бровки:

— Больно было?

— Потом. А тогда нет. Я тебе как-нибудь все-все расскажу. — И опять притянула девочку.

Но та оттолкнулась:

— А теперь не больно?

Полина покачала головой, а Наташа минуту смотрела ей в лицо.

— Ну, ладно, — словно вздохнула она (у нее получилось «лядно») и соскользнула с колен. — Мы придем сейчас к тебе аналюзы проверять! — И притащила мишку из угла игральной комнаты, где директор детского дома разрешила Полине эти свиданья, пока Наташа пообвыкнется. — Дыши, Мишка, дыши! Еще… Идите, аналюз хороший.

Открытая и веселая девочка, оделяя кукол Полиниными конфетами, хмурилась, подражая кому-то.

— Будете слушаться, будете? А я в гамазин на травнайчике ездила. На тебе, на тебе, тебе одну. Ой, с ними запутаешься. Прямо замучилась, хоть кофнетку съесть!..

У Полины задрожало сердце: «Дитенок ты мой, видно, редко они перепадают тебе!» И с чувством отрезвления оглядела беленые стены, шкафчики с картинками, расставленные в порядке столики и стульчики, которые еще полчаса назад трогали ее заботой о «сиротках».

И снова нагнувшись к Наташе, взволнованно и бессмысленно повторяла:

— Таракашечка ты моя, ладнушечка, погоди, я тебе валеночки куплю. Черненькие. Хочешь черненькие?

Ох, были, были уже зазубринки! Подозрительно-внимательно поглядела девочка на нее:

— Оле вон тоже носили-носили кофнеты…

— А где она, Оля? — осторожно спросила Полина.

Наташа подбежала к окну, взобралась на скамеечку, припала лобиком к стеклу.

— О-он она! — ткнула пальчиком в сад, где гуляли с воспитательницей дети. — Потеряет, разиня, шафрик, опять потеряет!

И незаметно привалилась тонким остреньким плечиком к теплой Полининой руке. И так обе долго смотрели, как мелькали ребячьи лопаты, скалывая с алейки почерневший снег, как два мальчика побольше в рыжих неуклюжих шапках отнимали санки у двух мальчиков поменьше в таких же рыжих неуклюжих шапках, как волочился развязавшийся шарф за растерехой-уточкой Олей.

Перекинутые с тротуаров на мостовые горбатые решетчатые мостки оказались этой весной ни к чему: снег сходил незаметно, все время подмораживало, и вода не лилась, а сочилась кое-где нерешительным, жавшимся к тротуару ручейком. Солнце аккуратно выходило каждое утро, но не могло совладать с холодным ветром, прибравшим город к рукам. И люди, вздернув воротники, хмуро косились на черные ощетинившиеся сугробы, все еще готовые обороняться.

Полина порядком намерзлась на рынке, пока нашла валеночки, какие хотелось. А заодно и галоши к ним. Пристроенные на валенки, они лаково блестели тупенькими носами на загляденье всему троллейбусу. Во всяком случае, женщина рядом посматривала на них.

— Извините, — не выдержала она, — это вы на сколько годиков брали?

Полина тотчас почувствовала в ней присутствие постоянной заботы, которая теперь не покидала и ее.

— На четыре, — ответила охотно. — Да взяла побольше.

— Ну да, теперь уж чего носить осталось. Мне тоже нужны такие. Только моему пять.

— Ну, моя крупная девочка, — не без гордости сказала Полина.

Женщина смерила ее взглядом:

— Да вы и сами-то большая! А и у меня парнина — будь здоров, речистый — все бабку учит, как правильно разговаривать, — с удовольствием сказала женщина.