Тополь цветет: Повести и рассказы

Степан невольно поглядел в сторону сына, но лица его не увидел — как раз в тот момент Серега Пудов обхватил его локтем за шею и притиснул носом к своим коленям. Так что, когда Юрку выкликнули, он вышел встрепанный, красный, приглаживая длинные вставшие волосы. А Татьяна улыбалась сжатыми губами, когда и сыну руку трясли. Она стояла за скамейками, прибившись к холстовским женщинам — Мария Артемьева, Нина Свиридова и Маша Хлебина держались вместе, бросая улыбочки и замечания.

Всех насмешил редькинский слесарь с фермы Ленька Дьячков. Парторг долго осматривал ряды, ожидая, пока он откликнется. Ленька Дьячков вышел откуда-то сбоку и никак не мог совладать с ногами: правил к машине правил, а его так и заносило на сторону.

Ольга Дмитриевна смотрела с неудовольствием, но губы улыбались. И смешно было и неловко перед представителями райкома.

Парторг раздал премии и полез на машину, и в маленькую ту заминку — Степан не понял, что вышло, он пробирался к своим плотникам, — выдвинулся Колдунов, сапуновский управляющий.

Крепко встав — хороший такой, широкий дубовый брусок, — он крикнул вдруг:

— Товарищи! Остался один необговоренный вопрос! Возможно — не время и не место решать его сейчас. Вы слушали — тут подробно рассказали Ольга Дмитриевна и товарищ Пыркин — предстоит великая битва за урожай, за молоко, за мясо. А по последним сведеньям из-за прогулов в стране недодано производством…

Люди перестали шуметь, смеяться, подтянулись ближе. Колдунов приводил все новые цифры. Ольга Дмитриевна пожала плечами, и стало понятно, что выступление Колдунова стихийное.

— Возьмем сегодняшний день, — говорил он в тишине. — Хорошо ли это: люди получают премии, а ногами вензеля выписывают? Посмотрите, сколько привезено на праздник всякого зелья. Многие автолавки уехали, товары раскуплены, а вино, хотя и в избытке, я бы сказал, покупалось, в избытке и посейчас дожидается: не захочется ли кому премию определить всем знакомым способом.

Засмеялись, зашикали.

— Верно, Афанасич, крой их, жрут каждый день! — крикнул кто-то из сапуновских женщин.

— А сколько случаев невыхода на работу, срыва планов, скандалов в семьях? Вот недавно выехали два тракториста в поле — и залегли. Я приходил, уговаривал, бригадир тормошил, приехала Ольга Дмитриевна. Ну, встали, сели за баранки, а что в таком состоянии могли посеять?

Степан старательно глядел в одну точку — он боялся, что Колдунов назовет сейчас его или Пудовых, или даже Юрку. Но Колдунов, неловко взмахнув рукой, только призвал «подумать над сим положением».

Выступление Колдунова как бы притушило общее веселье. Люди неопределенно улыбались, не глядя друг другу в глаза, вздыхали. Некоторые стали расходиться, организовывали автобусы, Ольга Дмитриевна с товарищами из райкома укатила на своем «газике» — обычно на этой «антилопе» она гоняла по полям и фермам, поспевала ко всем казусным ситуациям.

На грузовой машине откинули еще правый борт, отчего она стала совсем похожа на сцену, и две девицы из Центральной, библиотекарь и учетчица с фермы, в одинаковых длинных юбках начали петь. Потом девчонки-семиклассницы плясали цыганочку, русскую, но Степан со своей плотницкой бригадой подались на травку в сторонку, Андрей Воронков принес стаканы, пиво и бутылку дешевого портвейна.

Жены их разговаривали посередине луговины, Колдунов бегал, искал кого-то.

— Валентин Афанасич, — позвал Степан, — сегодня праздник, сегодня можно! — и протянул стакан с пивом.

Колдунов остановился, присел, взял стакан.

— Меры не знаем, — сказал Воронков, — вот и вся беда наша!

— А как узнаешь, — Степан снова повеселел от присутствия Колдунова. — Думаешь — могу, а глядишь, уже на полу и захрапел.

— Хорошо — захрапел, — мрачно возразил Колдунов, жуя хлеб, — а то как редькинские пастухи: передрались. Или у вас — кто это перепился на свадьбе? Или наш сапуновский Пальчиков…

— Я бы издал постановление — чтобы пороть всех, кто перепил, — сказал дядя Андрей Воронков.

— Ну, первый бы и подставил задницу, — засмеялся Серега.

— Но-но… Вот когда я в Москве работал…

— Знаем, молодой был и время другое было. Распущенность это — и ничего больше.

— А если понимаешь, что распущенность, отчего же не остановишься? — спросил Колдунов насмешливо Серегу.

— А я остановился, Афанасич, я вон и пива уж не хочу, — передернулся тот и беззлобно ругнулся.

— А я говорю — сухой закон нужон! — бухнул кулаком по земле старший Пудов. — А то ишь, она — рупь шестьдесят, какая хреновина. Хоть бы цену на нее повысили, что ли? — И он еще словесно приукрасил бутылку портвейна и набулькал из нее себе в стакан.

Женщины, стоявшие вблизи, засмеялись.

— Ну как же! — прокричала Мария Артемьева. — Да ты, Григорий, и при сухом законе без мокрого не останешься, и все-то вы одинаковые… — и тоже припечатала плотников озорным словцом.

Колдунов обернулся:

— И чего это ты, Мария Артемьевна, так ругаешься? И мужика у тебя давно нету, и живешь одна?..

Глаза Марии Артемьевны хитро сверкнули, и она, готовая к шутке, загораясь веселостью, хлопнула себя ладонями по бокам: