Тополь цветет: Повести и рассказы

— За прямоту и держу, Марфа Тимофеевна, за прямоту! — трубно кричал ей вслед Степан, выкатывая глаза. — Ба, вон и тетя Кланя тащится, — вздохнул он, увидав в окно тетку. — Ну, ребятешки, последний год мы без коровы, на то лето у нас молоко будет.

Люська и Валерка, сидя на лавке голова к голове, смотрели в окно. Клавдия Ивановна переваливалась с боку на бок, алюминиевый бидончик мотался на дужке.

— Вы что же это, лодыри, за молоком не идете? Тетку дожидаетесь? — проговорила она, ставя бидончик на стол. — Давайте кружки, а то совсем остынет.

Тетка ворчала, но все знали — любила приходить «на старину», как она говорила. Все же родилась в этом углу деревни, хотя Степан и перестроил дом после войны, и жену его тетка недолюбливала и во многом порицала. А чем больше порицала, тем сильнее жалела ребятишек, а особенно Степана — он и вырос-то почти на ее руках. Приходя, тетка усаживалась, смотрела на ребят голубыми, крупными, слезящимися от ветра глазами, прикрикивала на Астона, если был в избе и лез к ней, спрашивала, что ели, что делали и обязательно рассказывала что-нибудь про себя, про своих детей, внуков или про старое, военное и довоенное.

Это она во время войны сберегла колхозных жеребят. Жеребят тетка Клавдия в овшаник к Петру Хлебину поставила. В доме его располагалось правление колхозное, а во дворе телят держали и так кой-чего. Затолкала в овшаник, заперла, понадеялась прокормить — все же через дом жила. А к вечеру немецкие машины прикатили — и тоже во двор к Хлебиным. Тетка молодая была, смелая, как уйдут фрицы — дом-то худой, они не очень им интересовались — так она и проберется туда. И все-таки чудно: почему не учуяли? Ведь всех коров, сколько ни прятали, обобрали — у одной тети Саши Травинкиной под мостом спаслась. Большие были, хорошие жеребята, весной в плуг запрягли их.

— Что Женечка-то наш учудил вчера — я чуть богу душу не отдала, — сказала тетка, отирая глаза и присаживаясь на табуретку у стола, где Люська и Валерка уже наливали в кружки молоко.

Женечка ее выпросился к Андрейке — внуку Нины и Анатолия Свиридовых — поиграть, а сам на шоссе, остановил автобус и со знакомым шофером укатил в Центральную, где жили и работали отец с матерью. Тетка обегала полдеревни, пока поняла это («Да ба-а, да что делать-то?!»).

— Вот какой, шишок и шишок! Куды хошь пошли — куды хошь пойдет. Славушку — того не пропрешь. А этот пойдет и спросит, и скажет так, что взрослый не придумает. Ввалился в пруд мальчишка у Бокановых — бегали с Женечкой там, я и говорю: «Ты зачем же убежал, за ручонку-то его и тянул бы». — «Да, говорит, еще ручонку оторвешь и будешь виноват». Как есть шишок рогастый. Такой проходимец. Соврать ему ничего не стоит. И не знаешь, правда али нет — как взрослый. И все-то он знает, как начнет говорить — какие шофера в Центральной: этот Поляков, этот такой-то, с Поляковым он ездил, с другим ездил…

Женечка был младшим внуком Клавдии Ивановны, вносил беспокойство в ее жизнь, но за жалобами бабки, за стенаньями так и слышалось восторженное удивление перед явлением в жизнь такого человека.

6

Загустела, затяжелела листва. Всем понравилось, что праздник по случаю окончания сева и по итогам других работ наметили в лесу на той стороне Рузы, на опушке, смотревшей на Сапуново, по самой середке совхозных угодий.

Ребята давно ушли на ту сторону.

Степан, с утра готовый, поджидал Татьяну, но она задерживалась на дневной дойке, и в два часа он один ходко шел берегом в сторону моста.

Музыка, распиравшая лес, внезапно оборвалась, и над рекою, и над поднимавшейся рожью Беатой разнесся усиленный микрофоном и подхваченный эхом самостоятельный женский голос. Слов Степан не различал, но сразу узнал директоршу совхоза, — видно, открывала праздник. Слова зависали в воздухе, сталкивались там, разбухали и вдруг, как на митинге, перекрылись аплодисментами. Он прибавил шагу.

С моста на тропку, пробитую во ржи к их концу деревни, сошли двое с сумками — мужчина и женщина в темных плащах.

— Ты чего один да поздно так? — крикнул, поравнявшись со Степаном, Борис Николаевич. — Беги, а то пиво кончается.

— Поспею.

Из туго набитых сумок выглядывали длинные темно-зеленые огурцы, колбаса и металлические шапочки бутылок.

Завозить продукты и товары к месту праздника начали с утра, возможно, боялись не продать — у всякого свой расчет. Ассортимент маленько отличался от «товаров повседневного спроса»: огурцы ташкентские, парниковые помидоры, черная и красная икра, колбасы всех мастей и пиво. А уж водок и вин навыставляли — глаза разбегались.

Каким-то образом народ тоже стал сходиться загодя, и торговля пошла бойко. Женщины наперехват вертели кофточки, платья, свитера, чулки — много кой-чего доброго привезли из одежи. Мужчины приценивались к рыболовным снастям, мерили ботинки и сапоги, даже рукавицы, совали в сумки колбасу, огурцы, консервы и обязательно покупали пиво и сухую рыбешку к нему.