Тополь цветет: Повести и рассказы

Такие мысли приходили Степану еще потому, что аккуратненькая фигурка Женьки то и дело моталась возле. Женька кормила цыплят, бегала за водой, копалась в огороде, лук полола — ничего девочка, хозяйственная.

— Это ужас, сколько травищи лезет, все заросло, — руки заскорузли, не намоюсь, — роняла она словечки и, погремев рукомойником на столбе, врытом на отлете, снова бежала.

После обеда явился Серега Пудов. Сел на бревно, подымливая, повесив меж колен большие рабочие руки, подтрунивая над Степаном:

— Работаем? Давай, труд облагораживает человека.

Степан был рад Сереге: не выдержала плотницкая душа, не вынесли близкого тюканья Степанова топорика. Он тоже засмолил папиросочку.

А тут и Женька вышла — брючки надела, такая фигуристая.

«Ух ты», — ощерился Серега, и она тотчас объяснила, что брюки сшила сама, по выкройкам («В школе маленько подучили»). Потом сообщила, что кончит десятый — и, возможно, дальше учиться поедет. В институт трудно, конкурсы большие, но можно строителем или, еще лучше — вагоновожатой на трамвае. И в Москве прописку дадут. «А можно, — сказала она и улыбнулась загадочно, — и другим способом». Она роняла словечки, как бы придыхая, так что Степан не все слышал, время от времени мотала головой и подхватывала волосы одной и тут же другой рукой, словно попадали за воротник и щекотали. И при этом поглядывала на Серегу, а Степан вдруг подумал, что такие тихонькие, аккуратные девочки многого могут достичь.

Серега тоже косил в ее сторону из-под кудрей карим глазом, криво посмеивался и пускал дым.

— Ладно тебе баклуши бить, — не выдержал Степан, — подмог бы маленько.

— Не могу, голова раскалывается.

— А пошто притащился?

— Женьку вон посмотреть, — и сощурился, как кот на солнышко.

— Значит, плохо болеешь.

— Я последнее время как приду с работы, так с катушек долой. Верка поначалу горячей водой отливала голову, а теперь не помогает. Поехал к врачу, спасу, говорю, нет, даже хуже видеть стал. Вот ведь знаю, что Женька, а мне мерещится — телка.

— Вот до чего водочка-самогоночка доводит, — тихонько засмеялась Женька.

— Все, Женька, мне теперь заказано. На бюллетене — и даже не причастился. А то, сказал доктор, недолго и на погост снесть. Степан, ты зачем с этого конца подкладаешь, ты лучше туда вон подсунь. Ну вот, повело, ты погляди, погляди!

— Заладил. Переделать можно.

8

Алевтина пришла, когда фронтончик и обшивка боковая сияли новым тесом. Степан взялся подгонять ступеньки. Старые плахи еще годились, только с краев обрезать, да Женька отыскала и принесла еще хороший конец доски.

Алевтина опустилась на лавочку, врытую у цоколя, как была в фартуке и белом платке, повязанном крепко по голове. Ни волоска не падало на лицо, и оттого лицо выглядело крупнее, голее, бабистее — чудно, но еще красивее показалось оно Степану: такое броское, цветущее зрелой бабьей красотой, подсвеченной усмешкой.

Усмешку эту он теперь открыл — раньше она так не усмехалась: вроде горькая, а вроде и счастливая: «Пожалей меня, — говорила усмешка, — молодость-то моя — тю-тю, проходит, а я вон какая, все радости хочется».

Собрав фартук на сторону, она вытянула ноги в лиловых резиновых сапогах и, подтянув выше колен тугую черную юбку, потирала голые загорелые икры.

— Ну ладно, — сказал Серега, — давай я тюкну. — И взял топор у Степана.

«Тюкни, тюкни, эк тебя пробрало», — подумал Степан, стараясь не замечать Алевтининых ног.

Его тоже вроде бы качало от тягучего липового духа, поплывшего над деревней. Липы росли почти у каждого дома, пчелы враз зажужжали, загудели в них. Теперь так протянется с неделю: выйдешь на крыльцо и чуешь — плавает деревня в меду. Запах меда проникал в дома тонкой струей, тек на террасы, обдавал и сбивал с ног. От него кружилась голова и становилось легко сердцу.

— Мило-дорого глядеть на тверезых мужиков, — как бы задумчиво и ласково промолвила Алевтина и вздохнула: — Ой, Степан, наши бабы при жизни должны тебе памятник поставить — такой ты мужи-ик! И где еще такой есть?

— Нигде не найдешь, — осип вдруг Степан, — я тебе давно говорил, а ты не верила, — и пнул ногой чурбак. Чурбак покатился и, пока возвращал его обратно, можно было придать лицу равнодушное выражение.

— Знает кошка, чье мясо съела, — как-то непонятно моргнул Серега Алевтине. — Ты не подлизывайся, не подлизывайся! — И, сорвав веточку над головой, поведя под носом белым, изжелта пушистеньким комочком, сказал весело: — Говорят, один писатель прописал в книжке деревенского мужика — пьянь забулдыжную. Пойду завтра в библиотеку, спрошу.

— Почитай, почитай, а то еще необразованный на этот счет. И все-то ты зна-аешь!.. — насмешливо и недобро глядя на него, сказала Алевтина.

— Ну, где уж нам все-то знать. Тут с головой никак не совладаешь, а то бы я мно-ого чего прознал, — словно бы пригрозил Серега.

Степану стало жалко его.

— Вот муравьи ведут строгую жизнь, — сказал он. — Все у них в железной дисциплине, — я читал, правда.

— А Юрка ваш только про шпионов читает, никакого больше интереса нет, — высказалась вдруг Женька, сидевшая до сих пор смирненько. — Как начнет рассказывать…