Тополя нашей юности

Пока составляли списки, пока бегали за лавочником Болбатом, который ради этой торжественной минуты появился в форме железнодорожника, пока нашли весы и гири, прошла половина дня. Но зато во второй половине возле здания погрузочной конторы стояла очередь человек в пятьдесят, представленная в основном женщинами. Гороху решили выдавать по два килограмма.

День был осенний, теплый, солнечный, немцев отогнали далеко, так что даже раскаты орудийных взрывов в местечко еле долетали, и, кажется, ничто не предвещало, что возле погрузочной конторы вскоре разразится настоящая буря. Но она разразилась. Причиной взрыва женского гнева послужила телеграфистка Липская, чернявая, задумчивая, еще молодая женщина, которая появилась на станции при немцах и которую, впрочем, мало знали.

Возможно, женщины невзлюбили Липскую за то, что она хорошо одевалась, ни с кем не водила знакомства и, казалось, свысока смотрела на всех. Как только телеграфистка подошла к окну, где лавочник Болбат отвешивал горох, женская толпа не выдержала:

— Шлюндра!

— Вертихвостка!

— Подстилка немецкая!

— Гороху захотела… Смолы ей, а не гороху!..

— Пусть бежит за своими немцами…

Особенно неистовствовала станционная уборщица Гречаниха, сухая, как жердь, и очень языкастая женщина, которая и в довоенное время не раз поднимала крик и ругань в магазинах.

— Где ж правда на свете? — голосила она, выбежав из очереди с взлохмаченными поседевшими волосами, кривя тонкие губы запавшего, как яма, рта. — При немцах плавала в роскоши и теперь хочет. Не удастся!.. Найдем законы… Мой сын, может, голову сложил, а она будет горох получать. Чирей тебе в глотку, а не гороху! Помните, бабы, как она наших свиней и кур переписывала?.. Чтоб тебе шкуру списало, гадина!..

Лавочник Болбат не знал, что делать. Фамилия Липской в списках стояла, и не было законного основания отказать ей в получении этого проклятого гороха, тем более что телеграфистка была женщиной одинокой, растила мальчика, а хозяйства никакого не имела. Болбат смотрел на Кухарика, Кухарик на Болбата, и оба стояли нерешительные и растерянные. Это еще больше подогрело разгневанную женскую толпу.

— Что уши развесили? Свиней она действительно переписывала…

— Немцам старалась угодить!

— Целуйтесь теперь с ней! Немцы, убегая, о ней просто забыли…

Крик поднялся еще больший. Кажется, вся боль, мука долгого лихолетья войны вылились в отчаянном женском крике, в неожиданном приливе злобы…

Липская даже слова не промолвила. Стояла, молчаливая, прибитая, с побелевшим лицом. Наконец неожиданно выпрямилась и, ни на кого не глядя, пошла к станции.

Очень скоро, минут через десять, стали раздаваться совсем другие голоса: пенсионер Ёдка, который получил свои два килограмма и в какой-то степени считал себя обиженным (он действительно появился на станции раньше всех), первый осудил наскоки Гречанихи.

— Ну зачем смешала человека с грязью? — заговорил он, обращаясь взглядом то к Кухарику, который стоял насупленный и мрачный, то к Болбату, который делал вид, что ничего не слышит. — Чем тебе эта Липская воду замутила? Я считаю, что она хороший человек. Свиней переписывала — ну так что? Приказал комендант, она и переписывала. Тебе бы приказал — делала бы то же самое. Разве свинью у тебя отобрали после переписки? Ты лучше скажи, сколько насобирала марок, продавая свои пирожки? Наверное, целый чулок….

— Я на сахарин продавала! — визгливо выкрикнула Гречаниха.

— Много ж тебе сахарину надо было!..

Гречаниха схватила свой горох и шмыгнула из очереди. Прикусили языки и те из женщин, которые кричали отчаяннее всех.

А через некоторое время произошло совсем неожиданное. Возле окна, на котором Болбат взвешивал последний горох, оставалось не более десяти человек, когда к очереди подошел Вася Чернов, кочегар водокачки, круглолицый, плечистый парень лет двадцати. На его шапке красовалась красная полоска, за плечами была винтовка, а за широким ремнем торчала немецкая граната с длинной деревянной ручкой. Еще в начале весны исчез Вася со станции, и ходили слухи, что он ушел в партизаны. Теперь все видели, что это было действительно так.

— За что Липскую обидели? — спросил Чернов, обращаясь к Кухарику.

— Да вот нашлись крикуны… особенно Гречаниха… Рта не дала открыть…

Чернов не стал дальше слушать: куда-то спешил.

— Чтобы в дальнейшем такое не повторялось, — нахмурив брови, сказал он. — Липская — героический человек. Специально присланный. Она с нами связь держала. Понятно?..

— Я отнесу ей горох домой, — отозвался Болбат из окна. — Я сразу отвесил, но положил здесь, в уголке…

Осенний день догорал последними лучами позднего солнца. Послышался отдаленный глухой орудийный взрыв. Где-то за огородами, в хлевах-закутах железнодорожников блеяли некормленые козы.

1969

ЛУННАЯ НОЧЬ

Перевод Р. Ветошкиной