Тополя нашей юности

Группа девушек пошла нас провожать. Сначала бродили по рельсам все вместе, затем незаметно разбились на пары. Я оказался вместе со своей ровесницей москвичкой Галей, по-девичьи стройной даже в ватнике, в зимней солдатской шапке, из-под которой выбивались завитки русых волос. У нее было продолговатое лицо и задумчивые, кажется, серые глаза.

Я всегда любил свою станцию, любил раскидистые столетние тополя, ее окружающие, к тому же стояла дивная лунная ночь и рядом шла эта москвичка, которая окончила десять классов и училась полгода в университете, но относилась ко мне, как к равному. Разве могла быть лучшая награда за два года неопределенности, сомнений, надежд и ожиданий, выпавших на долю моей еще совсем незрелой юности!

Я говорил о книгах, о том, что после войны обязательно поступлю на литературный факультет, где училась Галя, читал стихи — все, что знал из Пушкина, Блока, Янки Купалы и Максима Богдановича.

— Ты пойдешь на фронт? — неожиданно для меня спросила студентка. В ее низком, грудном голосе чувствовалась тревога.

— На этих днях нас призовут.

— У тебя есть девушка? Ну, которая будет тебя ждать…

— Нет.

— Хочешь, будем переписываться? У меня был друг. Студент. Очень похож на тебя. Совсем-совсем такой же, как ты. Осенью сорок второго погиб. Я не хочу, чтобы погиб и ты. Слышишь? Не хочу!..

Она на мгновение обхватила мое лицо руками, вплотную приблизила к своему. Я увидел красивые, испуганные глаза, ощутил прикосновение прядки волос, тепло ее щеки…

Меня призвали через три дня. Я, конечно, мог бы за эти дни навестить эшелон, вызвать из теплушки свою студентку, записать на всякий случай ее московский адрес. Но теперь я уже стеснялся собственного неприличного вида, расползшихся ботинок, перешитого из немецкой шинели сюртука. Мог бы написать сразу из запасного полка. Но хотелось — с фронта. А потом писал, писал до самого конца войны и не получал ответа. На одной из бесконечных прифронтовых станций затерялся эшелон железнодорожного отряда, в котором служила студентка Галя, единственная девушка, сказавшая мне такие дорогие и такие нужные для солдата слова.

1969

АКУЛИНА ИЗ ЧЕРНИГОВА

Перевод Р. Ветошкиной

Из нашей родни лучше всех устроилась тетка Акулина, дородная, широколицая, с кольцами и перстнями почти на каждом из десяти поросших рыжими волосинками пальцев. Говорили вначале, что вышла она замуж за очень большого человека. Потом выяснилось, что большой человек работал бухгалтером в Чернигове, правда, не простым, а главным, к тому же на заводе, где производили разные вина и напитки.

Остальная родня — деревенская. Дядьки, тетки, племянники, родные и двоюродные братья и сестры отца и матери жили или в нашей деревне, или в двух соседних — Алексеевичах и Кришанах. Но понемногу и они выходили в люди. Младший брат отца остался на сверхсрочной службе в кавалерийском полку, стоявшем в Клинцах, а самый младший по линии матери, Корней, или Корнюш, как мы его называли, выучился на шофера и с форсом проезжал на своем газогенераторе через нашу деревню.

От нас до Алексеевичей — пять верст, до Кришанов — три. То, что многочисленная отцовская и материнская родня жила близко, имело немалые преимущества. Я не помню, когда строили нам хату, но из рассказов матери знаю, что в тот день, когда в лесничестве наконец был оплачен лес, съехалось восемнадцать подвод, и бревна родичи и свояки вывезли одним махом. Так что довольно просторная, на две половины хата, если не считать платы за лес, стоила отцу два пуда ржаной муки, из которой нагнали самогону, и одного барана-валуха, зарезанного на закуску.

Жили мы, как и все, не хуже и не лучше, иногда даже впроголодь.

Отец в первый год коллективизации вступил в колхоз, работал там конюхом, бригадиром, полеводом, но почти каждый год у меня рождались новые братья и сестры, и к тому времени, когда я стал кое-что понимать в этом мире, их было уже семеро. И это вынудило отца бросить колхоз и сделаться отходником. В местечке строили разные склады, помещения, и отец работал там плотником. Зарабатывал, как говорится, живую копейку, отмеривая по десять километров туда и обратно и принося три раза в неделю по две буханки хлеба под мышкой.

Первый трактор, первый автомобиль, первое, еще немое, кино, которое привезли в нашу деревню, — все это было на моих глазах. Стыдно признаться, но поезд в первый раз я увидел, когда мне было лет десять. Отец взял меня с собой в местечко, и я даже испугался, увидев это железное чудовище.