Тополя нашей юности

Дядя говорил сочувственно, хорошо, слова его не обижали Костю, но он их не понимал. К чему дядя поминает его геройство? Разве он, Костя, требовал себе большего, чем другие хлопцы? Он просто стоял за свою улицу.

— Я был наравне со всеми, — проговорил Костя. — При чем тут какой-то герой?

— Тогда скажи, почему ты стал командиром? — спросил дядя Петро. — Почему в твоем дворе штаб коммуны?

— Выбрали меня, и все.

— Так почему же ты обижаешься, если тебя больше не хотят слушать? Тогда выбрали, а теперь не выбрали.

Костя ничего не ответил. Он не знал, что говорить. Мальчик чувствовал только, что дядя хочет его утешить. Но боль и обида на ребят, которые не хотят его понять, от этого не проходили.

— Живет, брат, в наших душах какая-то неведомая жажда героического, — говорил дядя Петро. — Ты еще зеленый и этого не понимаешь. Я и сам воевал, когда мне было столько лет, сколько тебе. Японского микаду в плен брал, ночью на кладбище ходил. Страшно было, но шел, так как дал честное слово, что ничего не боюсь. Только в то время у нас коммуны не было. Просто похвалялись своей смелостью друг перед другом.

Первомайка знала, что к белоголовому Косте приехал из города дядя. Но в штаб никто из мальчишек все равно не пришел. Кое-кто прошелся по улице мимо Костиной хаты, косо посматривая в сторону двора. Может, мальчишки надеялись, что на этом дворе снова висит волейбольная сетка и Костя с дядей, как и в прошлом году, играет в мяч. Но не было ни мяча, ни сетки. Дядя ходил с кривым ножом по саду, обрезая сухие сучья. Костя уныло сидел на завалинке. Мальчишки отворачивались и шли своей дорогой.

На следующий день дядя снова завел разговор о геройстве. Он был веселый, смеялся, и ему, кажется, не было никакого дела до Костиных страданий.

— Не идут к тебе твои хлопцы, атаман, — поддел он Костю. — Почему бы это?

— Не идут — и не надо. Обойдусь и без них.

— Не надо, не надо… А сам надулся как мышь на крупу. Скажи лучше, ты знаешь, чего хотят твои хлопцы?

— Ничего они не хотят, — ответил Костя со злостью. — Когда было все хорошо, так и они были хорошие, а как плохо…

— Эге, братец атаман, так говорить не годится. Можешь сколько тебе угодно злиться, но делу этим не поможешь. Волейбол у вас в прошлом году отобрали?

— Отобрали. — Костя удивленно посмотрел на дядю.

— Так почему же ваша коммуна тогда не распалась?

— Я придумал делать самокаты, потом мы в школе пьесу ставили. Ну, и думали, что победим Тарабана…

— А нынче, значит, и самокаты не помогают, — улыбнулся дядя. — Дрянь твои дела, Костя…

Днем дядя ходил на село и на станцию, а под вечер вернулся необычайно веселый.

— Знаешь что, Костя, — сказал он. — На какое лихо сдалась тебе эта Титова сажалка? Видел я ее. Это же какая-то грязная лужа, а не сажалка. Смрад там стоит такой. Давай выкопаем новую.

— Вдвоем? — удивился Костя.

— Попробуем вдвоем, а там видно будет…

Вечером, вооружившись лопатами, белоголовый Костя вместе с дядей Петром зашагали на первомайский выгон. Они шли и не видели, что за ними сквозь щели заборов следят пытливые глаза первомайских мальчишек. И когда дядя, сняв верхнюю рубашку, взялся за лопату и начал рубить ею дерн, подошло трое любопытных. Они были еще без лопат.

— Кто не копает, купаться не пустим, — сказал дядя и поплевал на руки. — Эх, и сажалка будет!..

В тот вечер пришли с лопатами шесть мальчишек.

Дядя Петро поехал обратно в свой город через три дня.

Тогда еще не было выкопано даже половины сажалки.

12

На Тарабановых сборах Яша теперь не появлялся. Он был занят. Рогуля все еще не могла ходить в стаде, за нею требовался особый присмотр. Мальчик страдал от одиночества. Пепа блуждал между пнями, отыскивая какие-то травы. Он мог ходить так целый день, не промолвив ни слова. Его, кажется, ничто не интересовало на этом свете, кроме своих собственных мыслей и сбора лекарственных трав.

Однажды Яша встретился с Колошканом. Змитрок вылез из ольшаника, перед которым паслась Рогуля. Он тащил на спине огромную вязанку сочной бобовой ботвы.

— Я теперь к Тарабану не хожу, — сразу признался недавний командир полка. — Он совсем одурел. Пусть со своим Понедельником милуется. Задавака…

Змитрок ругал рыжего Алешу последними словами. Он, видно, не мог простить ему своего унижения около Титовой сажалки. Алеша избил его тогда совсем понапрасну.

— Он еще меня попросит, чтоб пришел, — горячился Змитрок. — Но дудки, не на того напал. Можешь передать ему.

— Я не пойду к Тарабану, — сказал Яша. — И не буду ему ничего передавать. Не хочу я больше с ним…

Змитрок просиял. Он сидел на вязанке бобовника и улыбался.

— Я так и знал. Тебя Алеша тоже бил, так зачем за ним бегать? Думаешь, я за этим бобовником сюда пришел? На черта он мне. Принесу бабке, пусть не ругает, что гуляю. Я хотел тебя повидать…

Колошкан пробыл с Яшей до самого вечера. Они вместе гнали Рогулю домой.

— А тебе не страшно с этим дурачком Пепой? — спросил по дороге Змитрок.

— Он умный, — защищал Пепу Яша. — Он, если бы захотел, мог бы учителем стать.