Тополя нашей юности

Пека мне очень нравился, но я не понимал его отношений с Рашелью. Он жил какой-то двойной жизнью. Дома, вблизи сестры, он такой был тихий и покорный, не повышал голоса и не смеялся. На улице или в школе менялся на глазах. В нашем пятом классе Пека был, пожалуй, самый шаловливый мальчик, он боролся с одноклассниками, бегал по партам, давал каждому прозвище. Однажды он даже разбил до крови нос ученику четвертого класса за то, что тот назвал его конопатым. У Пеки действительно все лицо было в веснушках. Обижаться за прозвище ему не следовало бы, потому что сам он давал прозвища другим. Мы еле уговорили пострадавшего мальчика не жаловаться директору, так как Пеке грозила большая неприятность.

Эта несдержанность друга не нравилась мне. Я его так и не мог понять. Если он действительно такой горячий и смелый, почему же боится своей Рашели? Почему он дома один, а в школе другой?

Иной раз мне казалось, что Рашель очень хорошо знает своего брата и потому старается держать его в руках. Недаром же она учительница. По вскоре пришлось отказаться от этой мысли. Рашель не интересовалась никем, кроме самой себя: она, правда, любила всех поучать и осуждать, но делала это просто так, по привычке.

Вообще Пекина сестра задала мне загадку, которую я долго не мог разгадать. Должно быть, из-за нее я стал внимательней присматриваться к учителям, которые нас учили, находя иной раз в поведении нечто такое, что не совсем соответствовало моему представлению об их абсолютной идеальности. И тогда, в пятом классе, некоторые учителя перестали быть для меня божествами. Я стал замечать, что у каждого из них свой характер, свои привычки и даже свои собственные особые требования к ученикам. Даже сердились учителя за нарушение дисциплины по-разному.

Пожалуй, наибольшим уважением из всех наших педагогов пользовался преподаватель русского языка Григорий Константинович. О его строгости и требовательности ходили легенды. Помню первый урок. Высокий черноволосый Григорий Константинович вошел в класс спокойным, размеренным шагом. Он не сразу поздоровался с нами, а сначала долгим, внимательным взглядом обвел класс, словно оценивая, чего стоит каждый из нас. Весь урок учитель знакомился с нами. Он расспрашивал, что мы читали, какие книги нам нравятся, где работают наши родители. Только на третий день занятий состоялся тот знаменитый диктант, который почти весь класс написал плохо. Объяснял Григорий Константинович все очень просто и доходчиво. Его нельзя было не понимать. Отметки ставил справедливо. Он мог поставить «удовлетворительно» и за восемь ошибок, если видел, что ученик растет. И, наоборот, резко снижал отметку тому, кто в новом диктанте делал ту же самую ошибку, что и прежде. Я не помню, чтобы Григорий Константинович когда-либо кричал. Он, казалось, совсем спокойно вызывал виноватого и начинал его урезонивать. Он не ругался, не оскорблял ученика, но когда начинал говорить, то слышно было, как бьется муха об оконное стекло.

Мы уважали своего учителя русского языка. Его похвала считалась самой высокой в школе. Григорий Константинович был всегда ровный, сдержанный, аккуратный. Он не менял своих взглядов и поступал всегда так, как говорил. Казалось, этот человек излучает из своих глаз какую-то разумную силу, против которой никто не мог устоять.

Григорий Константинович был нашим классным руководителем и, конечно, очень скоро узнал о проделках Пеки.

— Силы у тебя много, что ли? — спрашивал он моего друга. — Не знаешь, куда ее девать? А может, ты зазнаваться стал, Петро Матюшенко? Учишься хорошо и поэтому считаешь, что тебе все дозволено?

Пека не оправдывался. Он стоял за своей партой красный и растерянный. Мне казалось, что ему очень стыдно.

3

В нашем классе училась смешливая и веселая девочка Лина. Училась она неровно. Случалось, что в один и тот же день в ее дневник попадала отличная и плохая отметка. Все зависело от ее настроения. Иной раз, даже хорошо зная урок, Лина не шла отвечать, а потом с видом страдалицы сидела за партой даже на переменках.

Но чаще мы видели Лину огненно веселой. Она носилась по классу как одержимая. Гонялась за мальчиками, играла с ними в «чет и лишку», «стукалку» и даже, преобразив при помощи булавок свою юбчонку в нечто похожее на штаны, вертелась на турнике. Лина знала почти все мальчишеские тайны, дружила больше с мальчиками и о своем женском поле отзывалась весьма пренебрежительно.

После уроков я и Пека часто шли домой вместе с Линой — нам было по дороге. Девочка жила в гостинице, ее отец работал там заведующим. Дорогой Лина болтала без умолку. Она приехала с Кавказа и охотно рассказывала о смелых и отважных чеченцах, о том, как они похищают себе в жены девушек и как танцуют с кинжалами в зубах. За эти рассказы девочке дали прозвище «чеченка».

На нашем школьном вечере Лина танцевала кавказский танец, держа в зубах обыкновенный столовый нож, — кинжала в школе не нашлось.