Тополя нашей юности

В тот субботний вечер я сидел у Аркадия до одиннадцати, тая надежду, что Геля приедет. Наступали дни октябрьских праздников. За темным окном шумел ветер, бил в стекло веточкой груши. Я ловил каждый звук и шорох во дворе, чтобы не пропустить момент, когда скрипнет калитка. Хорошо помню: какой-то внутренний голос говорил мне, что в этот вечер должно произойти что-то необычайное, то, чего я давно жду и жажду душой. Но Геля не приехала.

Я простился и пошел на станцию. Лил дождь. Не обращая на него внимания, я ходил по скверу и слушал, как шелестит под ногами мокрая опавшая листва. В развесистых кронах тополей шумел ветер, мерцала, покачиваясь среди ветвей, электрическая лампочка. Ее свет падал на землю, и желтые, омытые дождем листья казались золотыми.

Наконец я вышел из скверика и увидел Гелю. Она стояла под козырьком жестяного навеса над крыльцом зала ожидания и, видимо, следила за мной все время, пока я блуждал по скверику. Лицо ее было мокрое, из-под синего платочка выбилась, опустившись на лоб, прядка русых волос. Я подошел к Геле.

— Почему ты не дома? — холодея от недоброго предчувствия, спросил я.

— Я знала, что ты будешь ждать, поэтому не пришла.

— Геля… ты знаешь, я приехал ради тебя…

— Сделал глупость.

— Я люблю тебя, Геля. Можешь ты это понять?..

Эти слова я проговорил с отчаянием, с болью, с мольбой оставить мне хоть каплю надежды.

Ее лицо на мгновение мучительно передернулось, девушка как бы раздумывала о чем-то тяжелом, болезненном. Но только на одно мгновение. Она сразу взяла себя в руки.

— Знай, — сказала она твердо, — я люблю другого, не тебя… А с этим надо кончать… Мне просто стыдно!..

Не знаю, как у меня хватило сил спокойно повернуться и пойти. Но я повернулся и пошел. Она стояла на крыльце и смотрела мне вслед…

Выдержки мне хватило ненадолго. В душе было так пусто и больно, что домой я идти не мог. Где-то на полпути я остановился и почти бегом бросился обратно на станцию. Мне вдруг представилось, что Геля еще там, что она меня просто испытывает. Но ее там не было — ушла домой…

Я зашел в буфет. Там за столами сидели запоздалые пассажиры. Один из них, старый, с худым морщинистым лицом, в поношенной солдатской шинели, играл на гармошке.

Мелодия была знакомая. Старик наигрывал мотив песни, которой все мы, предвоенная молодежь, в то время увлекались. Песня была о любимом городе, который оставляет юноша, чтобы защищать свою Родину. Кажется, в тот вечер я принял окончательное решение. Любимый город был и у меня, не было только любимых глаз, которые светили бы мне в далеких скитаниях. Но это не меняло дела.

После октябрьских праздников я пошел к районному военкому и попросил направить меня в летное училище. Я очень беспокоился, что «не пройду по глазам», — иной раз после долгого чтения побаливали глаза. Но прошел. Учиться меня послали в далекий город.

Уезжал московским поездом в темный, дождливый вечер. С родителями простился дома: не хотелось, чтобы они были на станции. Заглянул в скверик. Деревья стояли голые, еле заметно покачивались мокрые сучья. На опавшую листву, которая вся лежала теперь под ногами, с веток глухо и часто падали крупные капли. Наклонившись над колонкой, напился воды, еще раз обошел скверик, задержался под жестяным козырьком у входа в зал ожидания, где месяц назад стояли вместе с Гелей. Было такое ощущение, что с родными местами и со всем, что выпало мне в мои восемнадцать лет, прощаюсь навсегда.

Весной, за месяц или два до войны, когда я начал летать, пока еще с инструктором, пришло письмо от Гели. Я ни разу ей не писал и не знаю, где она взяла адрес. Письмо было осторожное: останемся друзьями, о себе — сдала зачеты, была трудная сессия. Не такое письмо хотел я получить от Гели и потому не знал, что ответить. А потом началась война…

После войны уже несколько раз был на Родине. Гели не застал: ее семья в начале войны эвакуировалась в тыловые районы и в местечко не вернулась. Тополя уцелели, разрослись: не сквер теперь, а зеленый остров. Не знаю, приезжала ли в местечко Геля, а если приезжала, то вызывали ли у нее какие-нибудь воспоминания тополя в пристанционном скверике.

1964

КАК МЫ ЛОВИЛИ ШПИОНА

Перевод Е. Мозолькова

Еще с тех незапамятных времен, когда я только начинал осваивать названия окружающих предметов и вещей, у меня был друг Адам, можно сказать, дарованный мне самой природой. Адам наш ближайший сосед, мой двоюродный брат, и наши дворы разделял только реденький штакетник, сквозь который легко пролезали не только куры, но и мой друг. Не удивительно, что Адам знал все обо мне, а я — о нем. Мы были хорошими друзьями и искренне сочувствовали друг другу в те минуты, когда приходилось иметь дело с отцовской подпругой.