Тополиный пух: Послевоенная повесть

Павел Андреевич — а это был он — почувствовал, что мальчику почему-то очень хочется, чтобы Сережка оказался дома.

Поднявшись на пятый этаж и позвонив в квартиру, Павел Андреевич отрекомендовался с порога:

— Художник. Можно зайти?

— Заходите, заходите, — быстро заговорила Надежда Петровна. — Так это о вас нам из деревни писали?

— Кто писал?

— Да вы садитесь! Садитесь, — продолжала суетиться Надежда Петровна, указывая на стул. — Вы уж извините, что у нас такой беспорядок…

— Да что вы!.. Это вы уж меня извините, что я так неожиданно…

Он сел на стул и достал сигареты.

— Можно?

— Курите, курите, — поспешно ответила Надежда Петровна, забегав глазами по комнате в поисках пепельницы.

— Вы, наверно, знаете о цели моего прихода, — играя сигаретой, произнес после паузы Павел Андреевич.

— Как будто догадываюсь, — посмотрела на него Надежда Петровна. — Мне мама из деревни писала…

— Точно! — не дал договорить ей художник. — Рисовать я хочу вашего сына.

Мать покосилась на Сережку, который как-то растерянно стоял посреди комнаты и прятал глаза.

— Хорошее у него лицо, — продолжал Павел Андреевич. — Мне именно такое и нужно для картины… — И, обратясь к Сережке, громко спросил: — Ну, поможешь мне, Сережа?

— Не знаю…

— Не знаешь… — художник весело взглянул на мать. — Не знает… А ведь у нас с ним получится! Обязательно получится. Я расскажу тебе, Сережа, о чем моя картина. Мы поговорим, подумаем… И сделаем картину! Интересную картину сделаем. Ну, так как? Согласен?

— Не знаю, — повторил опять Сережка и отошел к окну.

— Да согласен! Согласен он! — быстро ответила мать и беспокойно добавила: — Только сможет ли?

— Сможет… Хотя, конечно, позировать — дело нелегкое. Но он сможет, — как бы успокаивая и мать и Сережку, сказал Павел Андреевич.

— А где вы его будете рисовать?

— В студии. В своей студии у Никитских… Это недалеко от вас. Но вы не беспокойтесь… Я его буду возить туда и обратно на машине. У меня своя машина.

— Да зачем возить-то? — замахала руками мать. — Что он? Маленький, что ли? Сам не доедет? С десяти лет один по Москве ездит…

— Нет, нет. Я буду возить… Возить туда и обратно…

Сережка редко ездил на машинах, поэтому слова художника вызвали у него интерес. «Туда и обратно… Это как же? Неужели от самого дома? Значит, я буду садиться в машину во дворе…»

— Ну а какие сегодня у тебя планы, Сережа? — вставая со стула, спросил художник.

Сережка даже не сразу понял, о чем его спрашивают: «Планы? Какие планы?»

— Что ты сегодня собираешься делать? — пояснил Павел Андреевич, догадавшись о Сережкином недоумении. — Если хочешь, давай покатаемся на машине по Москве. Сегодня воскресенье. И погода отличная…

Предложение покататься на машине прямо сейчас Сережке понравилось.

Погода действительно была отличная. Стояли первые золотые дни осени, когда не хочется уходить с улицы. Солнце уже не грело, как летом, но светило еще приветливо, щедро заполняя улицы и переулки мягким желтым светом. Окна в домах были открыты. Они как бы хотели забрать в себя последнее тепло.

— Ну, куда поедем? — спросил Сережку Павел Андреевич, когда они уже сидели в кабинке его старенького «опель-адмирала».

— Не знаю…

— Эх, что же ты такой, Сережа… — опять весело сказал художник. — Ничего-то ты не знаешь….

Он выжал сцепление и тронул газ. Легко затарахтев, «опель» двинулся с места.

— Поедем в Сокольники. Там хорошо… Погуляем… Не возражаешь?

— Нет.

Парк их встретил музыкой и увлек на широкую площадь. Народу было много, что понравиться Павлу Андреевичу, конечно, не могло, ведь он хотел начать с Сережкой разговор о картине. А здесь разве поговоришь? И они пошли от площади в сторону.

— А почему Сокольники называются Сокольниками? — спросил его Сережка.

— Сокольники? — переспросил Павел Андреевич. — Рассказывают, что здесь водились когда-то соколы, потому и назвали это место «Сокольники»… А еще говорят, что была тут соколиная охота. Охотились с соколами, ведь кругом стоял лес. Дремучий, непроходимый… Глушь!.. Но это было давно.

— А как с соколами охотятся?

Павел Андреевич начал рассказывать. Они свернули на длинную аллею, которая, казалось, не имела конца, и пошли молча. Художнику представилось, что именно на этой аллее Левитан рисовал свой знаменитый «Осенний день в Сокольниках», а Сережке показалось, что эта аллея — лесная дорога в Никольском, только слишком прямая и широкая.

Вышли к Оленьим прудам. Павел Андреевич хорошо знал это место. Не раз приезжал сюда на этюды.

— У! Как тут все разрослось! — почти воскликнул он и, постояв немного, присел на валяющееся бревно.

Тихо было. Казалось, что никто не может нарушить навсегда поселившуюся здесь тишину, потому и хотелось сидеть, слушая ее. Внезапно откуда-то появилось трое ребят. Перегоняя друг друга, они бежали к воде. Один из них, в красной ковбойке, поднял с земли сукастую палку и, размахнувшись что было сил, швырнул ее от живота в пруд. Палка шумно опустилась в воду и застыла на месте, отделив от себя несколько кругов. Потом, рядом с ней оказалась другая, третья…