Тополиный пух: Послевоенная повесть

Художник согласился, и это, как он понял, было его главной ошибкой.

— Нет уж, увольте! Увольте! — встала из-за стола директор. — Если я начну так поступать, то мне и работать будет некогда.

Павел Андреевич почувствовал свое поражение и хотел уже было закончить так неудачно сложившийся для него разговор, как вдруг услышал вопрос:

— Простите, я — педагог… А вы кто?

— Я? Я — художник…

Татьяна Николаевна первый раз в жизни разговаривала с художником. Нет, она, конечно, и раньше знала людей, которые хорошо рисуют, но они не были художниками. Они работали кто на заводе, кто в учреждении, а в свободное время рисовали. И никогда никто из них не называл себя художником. А этот так и сказал: «Я — художник».

Татьяна Николаевна смотрела на него уже с нескрываемым интересом.

— А как ваша фамилия? — спросила она.

Павел Андреевич ответил.

Татьяна Николаевна начала морщить лоб, как бы припоминая его картины, но вспомнить ничего не могла.

— А где вы познакомились с Тимофеевым?

Художник рассказал, упомянув, между прочим, и о том, что хочет его рисовать. Когда он закончил, Татьяна Николаевна негромко произнесла:

— Ладно… Подумаем над тем, как оставить Тимофеева в школе. Подумаем… Но, знайте, я делаю это только ради вас…

И она снова села за директорский стол.

Сережку поразило, как быстро Павел Андреевич понял его беду и с готовностью на нее откликнулся. «Даже не стал ни о чем расспрашивать, — подумал он, — а прямо пришел к директору…»

Начало их работы в следующее воскресенье, как они договорились, не состоялось: Павел Андреевич уехал в Загорск на этюды. Ловить, как он сказал, последние дни осени.

— Ты уж прости, Сережа, что так случилось, — заехав на неделе вечером к ним домой, сказал художник. — Приеду, сразу же начнем… А сейчас не могу…

Сережка ничего не ответил, а спросил только:

— А Загорск — это далеко?

— Загорск? — удивился Павел Андреевич. — Загорск под Москвой, километров семьдесят. Там еще есть знаменитый монастырь.

Павел Андреевич любил осеннюю природу. Он всегда ездил в эту пору на этюды, чаще всего под Звенигород, а на этот раз решил отправиться в Загорск, куда давно приглашал его друг, тоже художник, с которым он учился еще в училище. «Приезжай, — писал ему в письмах Филипп, — остановишься у меня… Дом большой — никого не стеснишь. Работать будем вместе…»

Глава VI

В саду на деревьях все меньше оставалось листьев. Они каждый день слетали с качающихся сучьев и ложились на уже остывшую землю. Прохладный ветер вносил в сад неуютность, и клумба, потеряв свою прежнюю пышность, стояла пожухлой. Засохшие стебли цветов торчали из нее, как гвозди, которые забыли вытащить или вбить по самую шляпку.

Игра в карты переместилась со двора на чердак, и теперь домоуправ должен был подниматься туда, чтобы гонять картежников. Но чердаков было много, и ребята их меняли, поэтому Петру Александровичу редко удавалось накрывать играющих. Замки же, которыми он попытался закрывать чердаки, не помогали — их сбивали или перепиливали. Сережка на чердак не ходил. Все больше почему-то был дома: мастерил что-то на кухне или слушал тетю Наташу, которая рассказывала о том, как жили до войны, и даже вспоминала то давнее время, когда она была еще гимназисткой.

— Классная наставница Марта Филаретовна была очень строгой, — говорила тетя Наташа. — Мы ее боялись.

«А чего бояться-то? И почему классная наставница, а не классная руководительница?»

— А еще нас учили танцевать… — рассказывала тетя Наташа.

— Как? Прямо на уроках? — удивился Сережка.

Он плохо понимал то, что говорила тетя Наташа. Ему казалось, что его школа, в которой он учился, стояла всегда, и что все могли учиться только в ней, а не в какой-то там гимназии… Нет, о гимназиях он, конечно, слышал, но ведь они были так давно.

В октябре вернулся Павел Андреевич. Заехав к ним вечером домой, он сказал, что в воскресенье утром они начнут с Сережкой работать.

Сережке не понравилось, что он так рано за ним приедет. «Ну, хотя бы к обеду прикатил, а то и после… Ведь утром в воскресенье мы с ребятами хотели пойти на железку. Там, говорят, вагоны с чем-то стоят открытые и никто не охраняет… А может, я успею?..»

— Через полчаса чтобы дома был, — сказала ему мать, когда в воскресенье он уже закрывал за собой дверь. — Павел Андреевич приедет. Не забыл?

Листьев на деревьях почти не осталось. Сучья уныло смотрели на мокрые ржавые настилы, окружившие стволы. Птицы давно улетели, и в саду теперь хозяйничали только воробьи. Обозначив себя мелкими точками, они, казалось, не знали, куда и зачем перелетают.

«Эх, пристрелить бы одного! Да жаль, нет рогатки…» Однако он тут же подумал: «А зачем стрелять? Что они? Мешают, что ли?.. А жить все хотят…»

На своем ненашенском велосипеде проехал Гарик. Увидев Сережку, еще сильнее заработал педалями, прижался к самому штакетнику. «Катается… — посмотрел ему вслед Сережка. — Уже холодно, а он катается…»