Тополиный пух: Послевоенная повесть

— Ну, что? — подойдя к столу, заговорил Дмитрий Яковлевич. — Вначале следует проверить знания… — И заглянул в журнал.

Он, как всегда, был одет в черный костюм и черный галстук, что особенно подчеркивало строгость его внешнего вида. Сухость выражения лица, медлительность в движениях делали его похожим на католического священника. Не хватало только четок в руках.

Поставив наконец точку против одной из фамилий, Дмитрий Яковлевич оторвался от журнала.

— Афанасьев! — произнес он.

Класс облегченно вздохнул, а потом с участием посмотрел на тонкого, как былинка, паренька, который уже поднимался со своего места.

Афанасьев стоял у доски, переминаясь с ноги на ногу, и говорил медленно. Он тяжело подбирал слова, и все время казалось, что вот-вот остановится. Но Афанасьев не останавливался, а, напрягая память, продолжал. Как бегун на длинную дистанцию, израсходовав все силы, он шел к финишу, уже не надеясь ни на какую победу, а только думая о том, чтобы дойти и не упасть. Так прошло несколько минут.

— Да что с вами сегодня, Афанасьев? — не выдержал Дмитрий Яковлевич. — Вы учили урок?

— Учил…

— Тогда рассказывайте, рассказывайте…

И Афанасьев рассказывал. Но то ли оттого, что говорил он путанно, а может быть, потому, что действительно уже было ясно, как плохо знает материал, Дмитрий Яковлевич перебил его:

— Нет! Так не годится. Вы сегодня не учили… Садитесь, два…

В классе легко зашумели, а Афанасьев пошел на место.

— Дикарев, — произнес Дмитрий Яковлевич, опять отрываясь от журнала. Розовощекий паренек прямо-таки выпорхнул из-за парты. Не подойдя, а скорее подбежав к доске, он взял в руки мел, еще не зная, понадобится он ему или нет, и с готовностью посмотрел на учителя.

Тот даже удивился. «Ну и прыткий этот румяный!» — отметил про себя Дмитрий Яковлевич и спросил вслух:

— Тетрадь, Дикарев…

Теперь уже удивился Дикарев.

— Тетрадь? А я… я… Я не захватил ее сегодня, — полагая, что слово «не захватил» внесет какую-то оправданность в объяснения.

— Вот как? — с еле заметной улыбкой посмотрел на него Дмитрий Яковлевич. — Вы даже захватываете?

В классе засмеялись. Улыбнулся и Дикарев.

— Так нет тетради? — приблизился к столу математик.

— Нет.

— Тогда садитесь. Тоже двойка.

Очередную отметку класс встретил спокойно, почувствовал, что намечается «уравниловка», а это уже не злило.

Во время ответа Новикова в классе опять поднялся шум. Кто-то чем-то скрипнул, кто-то уронил книгу. Дмитрий Яковлевич, уже достаточно рассерженный, прервал отвечающего:

— Подождите! — громко сказал он. — Подождите, Новиков… Видите, ваши товарищи вас не уважают. Они мешают вам отвечать. В чем дело? — еще громче обратился он к классу.

Но шум не умолкал.

— Шумим, значит? — продолжал Дмитрий Яковлевич. — Ну, что же?! Учителю ведь разбираться некогда. Я буду выгонять, кого знаю… — И, отыскав глазами Акимова, Никитина, Хромова, он назвал их фамилии.

— А что я делал? — поднялся долговязый Никитин. — Я сидел, слушал, ничего не говорил.

Его поддержали.

— Да, Никитин спокойно сидел. Это не он разговаривал, — раздались голоса.

— А кто? — допытывался Дмитрий Яковлевич. — Кто? Вы скажите, кто вам мешает, я того и выгоню…

И тут в наступившей тишине Пашка Гончаров приглушенно произнес:

— Широков.

— Широков? — переспросил Дмитрий Яковлевич и добавил:

— Широков, выйдите.

Раздался смех, а Пашка не унимался:

— Правильно! Выйди! Не мешай заниматься!

Леонид встал и, стуча каблуками, направился к двери.

— Безобразие какое! Ногами еще стучит! — с деланной серьезностью заметил все тот же Пашка Гончаров. — Совсем не воспитан!

— Гончаров! — прервал его Дмитрий Яковлевич. — А вы не комментируйте, пожалуйста… А то вслед за ним пойдете…

Урок продолжался. Новикова Дмитрий Яковлевич тоже отправил на место. Его у доски сменил Талызин, но ненадолго — математик посадил и его.

— А что, собственно, случилось? — уже не скрывая своего раздражения, обратился он к классу. — Почему перестали учить уроки?.. Я спрашиваю, почему не учите?

Дмитрий Яковлевич долго говорил о том, что алгебра — это важный предмет и что ею нужно заниматься систематически. А потом Дмитрий Яковлевич подошел к доске и заключил:

— Ну, что же? Пойдем дальше… Верните Широкова.

Сережка, который на этом уроке оказался на первой парте, у двери, выбежал из класса.

В коридоре Широкова не было. Тогда Сережка прошел на лестничную клетку, но Леонида не оказалось и там.

«Где же он?» — подумал Сережка и направился на первый этаж. Там он увидел белобрысого. Широков стоял, облокотившись о подоконник, и смотрел на улицу.

— Иди! Он тебя обратно зовет, — подошел к нему Сережка.

— Кто зовет?

— Ну кто? Математик….

— Не пойду, — ответил Леонид и снова повернулся к окну.

— Ты чего? Иди! Он же зовет…

— Ну и подумаешь! Зовет…

Сережка оценил его независимость, но тем не менее продолжал настаивать:

— Иди, иди… Ты что?

— Ничего, — уже огрызнулся Леонид.

Однако через некоторое время они все-таки направились к классу.

На перемене Сережка пошел курить. В туалете уже дымили. Появился Пашка, подошел к Леониду.

— Дай закурить! — попросил он.