Тоска по Лондону

— Семен Петрович ваш двоюродный брат? — Он перешел со мной на вы. — Да вы знаете, что это за человек? Да вы знаете???..

Отсвет семейной славы пал на меня. Это было незабываемо. Но теперь лишь отягощает меня перед лицом достойных предков.

Возня под дверью. Сыщики? Приняли след у Жучилиной двери и прямехонько к моей постели с собаками — взять тепленьким… Прежде так не работали, но кто знает, такие высоты штурмуют, такие котлы раскаляют…

Есть здесь кто-то, кричит девичий голос, откройте! Шарящая рука тычется в дверь. На пороге оказывается миловидное чучело и сует мне бумажку, а там черным по белому: Уважаемый товарищ Букет, просьба к пятнадцати часам явиться в ГУГ, комната номер, на совещание по идеологическим вопросам.

Уважаемый товарищ Букет…

Товарищ!

* * *

Странно, что в подвале моем нет тараканов. Наверно, их и в доме нет. Впрочем, тараканы — не люди, удобства любят. Тепло что б было. И сухо. Но уж тепло — это непременно, не то вымерзают. А у меня бывает заполярье. Первую зиму в качестве Городского Сумасшедшего досталось мне, голубчику. Сколько ж это лет в склепе? Сто раз подсчитывал — и все забываю…

— А вы по этому поводу что думаете? — спрашивает Сек.

— Вникаю, — отвечаю, лишь глаза на него подняв.

Кворум глядит на меня, словно я справляю естественную нужду в публичном месте: дескать, что с него взять… А я свое: пруденция! Но на сей раз, кажется, удалось поймать, что именно движет моей пруденцией. Назовем это «Закон обалдуя». Этот закон лапидарно формулирует отличие умного от дурака. Дурак лезет с мнением. Лезет напролом, даже если его не спрашивают. И гораздо прежде, чем наступает его черед высказаться: вдруг без его драгоценного совета рухнет мир? Умный отмалчивается. Прикрываясь дураком, он, и будучи спрошен, не спешит. Он не боится, что его опередят, что станет вторым, подтверждающим. На мир ему плевать, на его век хватит. Пусть дело определится, пусть дураки выскажутся, тоже использовать можно, а молчание лишь придаст весу его фразе, как пауза музыке.

До каких высот подлости добрался бы я, руководствуйся смолоду этим замечательным законом… И другими, подобными ему. Какая мебель была бы у меня сейчас в трехкомнатной квартире. Книги. Супруга, молодая и длинноногая, изменяющая мне направо и налево без малейших угрызений совести ввиду выдающейся моей подлости…

Совещание продолжается. Ведет его Сек. Он не хозяин ГУГа, он первый зам. По идеологии, естественно. Это основной продукт титской системы и с ним дело нынче худо. И ранее было не ах как, но сейчас гроб. Как, впрочем, и с остальными продуктами. Вот и совещание. Сек ведет его в своем кабинете. По старинке. Со стенографисткой. Присутствует тринадцать человек. Если бы не стенографистка, совсем как тайная вечеря. Второе сходство, что обсуждается идеология. И третье — тайно. Дальнейшими аналогиями утруждаться не желаю (что было затем. Что было, то было. И что будет, то будет. Не секрет, что с меня снимается проба, как с генеральского борща. Значит, Сокира высказался за. И теперь все благоприятствует. Сек — старый мой приверженец. Я уже печатался и слыл, а он еще только в молодежных вожаках пребывал. Уважал. Может, и руку приложил, чтоб не закололи, когда я выпал в осадок со своей наглой заявкой на произведение о сифилитическом фюрере ауф ди русише революцион.

Сек ведет прения редкими замечаниями, не давая им увянуть. Высказываются присутствующие вяло, но щеголяют терминами, заимствованными с переднего края социологической науки. Бред, конечно. Никто не скажет по существу. Боязно.

Оставленный в покое, озираюсь. На мне все тот же серый костюм и белая рубашка, только уже не с красным, а с серым галстуком. Это предел, туалет исчерпан.

На столе минеральная вода и сигареты. Пепельницы полны. Дым волнами ходит, позволяет видеть течение воздушных струй, как в лаборатории аэродинамики. Встаю, открываю окно, сажусь около. На вопросительный взор Сека и высокомерные повороты голов остальных заседантов поясняю: отвык, законы США запрещают курильщикам отравлять невиновных. Кончайте безобразие, велит Сек. Все-таки — что вы об этом думаете? Я думаю, надо подумать. Кто-то хихикает, и я перевожу на него взгляд, холодный, как ствол шатгана. Еще до того, как это сделал Сек. И вот уже двое холодно глядят на смельчака, и ему не смело, стыло ему сейчас. А ведь не взгляни я на этого обалдуя, даже опоздай взглянуть — и Сек мог принять мой ответ за наглую выходку. Из каких мелочей все складывается… И все должно быть продумано безошибочно и осуществлено мгновенно. Особенно в начале. Потом станет легче. Если дойдет до потом.

Но с какой стати я лезу на рожон? По шаткому карнизу вместо парадной лестницы…

Наверно, надо. Что-то внутри велит. Пруденция!

Ладно, говорит Сек, думайте. Все галдят, рады отсрочке. Сек недоволен. Встречаемся через три дня, напоминает он, о времени все будут оповещены дополнительно.