Тоска по Лондону

Я тебе все равно не отправлю это письмо, любимая моя подружка, пока воздух у нас здесь не прочистится, но написать могу, это уже не секрет: вокруг происходят события. Во многом они связаны с Букетом. Он ввязался в какую-то парашу с разоблачением дел в области. K нам он попал этой ночью ввиду особых отношений с папкой. Я ничего еще не знала, но корочки на его губах так меня тронули! Бедненький, застуженный, весь такой заброшенный! Бес уже закрутил меня, Эвка, я подсела к нему на кровать и стала лизать эти корочки. Представляешь, что может сделаться со старикашкой на грани жизни и смерти, с которым куколка, вроде меня, проделывает такие штучки?

Он отстранялся, в шее у него хрустнуло, он пробормотал: вот рассыплюсь — и как же вам станет стыдно! Я прыснула и полезла к нему уже в открытую, а он отталкивал меня, но так деликатно, Эвка, что можно было озвереть. Я и озверела. Мне захотелось — ну, психоз! — поиметь его тут же, прямо в родительской постели. Я его уговаривала: ладно, хватит вам прикидываться, знаем мы вас, тихонь, какие черти в вас сидят. А он отодвигал меня и все старался не коснуться как раз того, с чем я к нему лезла, и бормотал: ну пожалуйста, ну не надо, ну что вы, меня же делали без малейшего чувства юмора и вполне в том преуспели, могу и впрямь принять это всерьез.

Эвка, я озверела, это была уже вовсе не забава. Когда я в начале написала забавляюсь, то имела в виду остальную часть дня. А тогда насиловала его всерьез, как он ни сопротивлялся, и так приложилась!.. Но тут вошел папка, деликатно постучавшись в собственную спальню. Я еле успела отпрянуть, но и не подумала приводить себя в порядок, наоборот, прижалась к Букету еще крепче. Что за молодежь тут у вас, растерянно сказал Букет (такой ханжа!), и как вы держите ее в руках. Кто кого держит, ответил папка, увернулся от моих объятий и выставил вон. Но ты знаешь, со мной не просто справиться. Я под любыми предлогами заскакивала обратно, показывала Букету ноги, попку, открывала грудь и так далее. На том этапе я уже вполне овладела собой и доводила старикашку в отместку за сопротивление.

Знаешь, наверно, наше призвание — оживление умирающих. Хоть на время. Когда маман пришла сказать, что подаст ему завтрак, он сообщил, что, кажется, чувствует себя в состоянии сойти к столу, если, конечно, ему позволят одеться. Скромник американский! Маман вызверилась, и мне воленс-ноленс пришлось испариться. Конечно, выход из положения я нашла и поспела как раз вовремя, чтобы подсмотреть, как он, голенький, выбирался из постельки. Все у него еще в полном порядке.

Табльдот был порядочно-семейный, такие у нас иногда случаются вечерами. По утрам все разлетаются, как ракеты. А тут раненько утром мы все чинно сидели за столом вчетвером, словно семья. Говорил Букет. Я его здорово-таки завела и продолжала заводить, забавлялась с ним под столом коленкой, и он заикался.

А потом стало интересно, я прекратила его трогать. Стали препираться о Боге, Бог есть, Бога нет, это я слушала вполслуха. Но вдруг такое Букет сказал, от чего даже у папки глаза полезли на лоб, он поставил чашку на стол и переспросил: жизнь — фаза? как это?

Мы наблюдаем насекомое, бубнил Букет. Оно вылупливается из яйца, проходит окукливание, метаморфозу, оставляет потомство, наконец, умирает. Оно так же добывает пропитание, ищет самку, убивает и подвергается опасностям — во имя чего? В чем смысл его жизни? Мы наблюдаем его со стороны, незаинтересовано, и то не можем ответить. Что же толку говорить о себе? Дерзкие утверждают бессмысленность жизни, это простейший выход…

Все-таки, перебил папка, щурясь, при чем тут фаза?

Папка щурится, если что-то не дает ему покоя. А он прагматик и к абстракциям не очень.

Затрудняюсь выразить яснее, лопотал Букет, это глубоко личное ощущение, его трудно объяснить, я и не претендую на понимание. Просто, мне кажется, если привлечь уже существующее понятие фаза, то, возможно, это как-то объяснит наши недоумения. Жизнь как одна из фаз существования души, сама по себе не имеет смысла, как не имеет смысла, скажем, колесо без коляски. Вот его изготовили со значительными затратами — зачем? Но оно может быть использовано, если в глубинах божественного мироздания строится неведомая машина. Там колесо понадобится и будет применено или отвергнуто в нужном месте в зависимости от того, в каком состоянии дойдет до сборки. Если прикатится в хорошем виде, без дыр, крепко накаченное, то пойдет в дело — и тогда окажется, что все предыдущее не лишено было смысла. Если же к цели душа приплетется истертая и излохмаченная, как спущенное и никуда не годное колесо, она будет отвергнута и не войдет в конструкцию, участие в которой, возможно, и составляло смысл ее существования.

— Пятое колесо? — спросила я. — Шестое, седьмое?

— Сравнения хромают, — улыбнулся Букет, — я знаю…