Тоска по Лондону

Выпили мы прилично, и я раскололся. Понимаешь, старик, сказал я, это началось еще в той благословенной конторе, в офисе на пятнадцатом этаже, откуда так далеко видно было назад. Там я осваивал чуждую моей специальность на незнакомом языке. Со временем стал кое-что кумекать, напряжение спало, и тогда меня стали посещать не только воспоминания, но и размышления. Мыслишки, то есть. Работа была долгосрочная. Не тревожимые сиюминутными производственными нуждами, мы и за работой могли проваливаться в себя. Кто поминал свою Индию, или Корею, или Вьетнамскую войну, а я, созерцая небоскребы окрест, видел неповторимый город Львов и бормотал твои, старик, моему настроению созвучные да и вообще, если начистоту, потрясающие стихи: «На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля. Давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю…» Поверишь, я твердил это часами. Не то чтобы млел от чарующей красоты этих строк. Я ужасался их поразительной правдивости. По крайней мере, мое состояние они описывали адекватно. Упивался тоскою допьяна. И не оттого, что на свете счастья нет. А оттого, что, усталый раб, уже задумывал побег и предчувствовал, сколько раз будут переломаны все кости души моей, прежде чем окружающие махнут на меня рукой и скажут что-нибудь матерное. И отцепятся. Но это еще было подспудно. Душа болела — и все. Знаешь, небось, как душа болит… А лучшие минуты вкушал в туалете. Войдя в кабину, я оказывался наедине с собой. В изоляции. Вне английского, зато в дивном ладу со своим русским. Сидя на стульчаке, пересматривал ситуации с участием главных оптовых убийц истории. Немало пересмотрел и в своей жизни. Многое, к сожалению, прояснилось. Может, эта ясность почудилась, не исключаю. Но возник замысел. Замысел жизни, к которой я пришел, честно говоря, не совсем нечаянно. Чтобы было о чем писать. И писать теперь есть о чем. Жить нечем. А замыслил все это в туалете. Туалетный замысел, рукопись которого, опять же, хранится в туалете. Туалетная жизнь. Кстати, когда Наставнику, твоему земляку, защитнику отечества, инвалиду войны, до скончания дней прикованному к постели, присвоили, наконец, какое-то отличие, что давало право на дополнительные двадцать (!) рублей пенсии, он написал мне, что удостоен звания заслуженного туалетного работника. От туалета до туалета без кастета и пистолета. Представь, старина, какое оружие даешь ты в руки враждебного тебе критика такой рекомендацией рукописи, сказал АС, испаряясь.

А я проспался — и опять то же. АС не помог. То ли скис я от дел своих безнадежных, то ли скромный дар мой — подбирать слово к слову — и тот покинул меня и не возвратится более.

Вернее всего, дело в том, что собственный сюжет не движется и не к чему, хотя бы в порядке расстановки пауз, пристегивать чьи-то еще переживания и воспоминания, которых у меня записана гора и которые — это-то я прекрасно понимаю — самостоятельным повествованием стать не могут. А не движется сюжет потому, что Балалайка — какой сюрприз! — не вернулся. Просматривая газеты, не встречаю его имени. Ноги мои у газетных стендов злорадно приплясывают. Не так просто, миляга, родить почин, достойный славных начинаний прошлого. Приносишь какой-нибудь в муках нацарапанный катцендрек, а тебе в ответ с удивлением — «Та шо ж вы, коллега, хиба ж цэ дило? Та выдайтэ ж шо-нэбудь на ривни попередних ваших починив!» Так-то, коллега. Между тем, у меня по-прежнему полны закрома Почины — ямм, пальчики оближешь. Приходи, бери.

Не приходит. Перепуган насмерть. А время течет. Лето проходит. Много ли осталось этих лет?

Сегодня день у меня присутственный. Вернусь домой не знаю когда. Завтракаю обстоятельно — сосисками, а не овсянкой. Черт знает, что в них намешано, в эти сосиски, мяса в них с комариный глаз, но — вкусно! И не раз вспоминал я эти сосиски там, пока не понял, что все дело в колоссальном труде титских дегустаторов. Однако же, вот, вернулся — и снова наворачиваю сосиски так, что за ушами трещит. ЛД сказал бы сейчас, что я весь в сосисках. А сам ЛД весь в словах, как Великий Шакал в чешуе. О, Великий Шакал был скользкий шакал. Уж такая он был устрица, на слове его было не поймать. А нас с ЛД ловили, и не раз. И поймали-таки в конечном счете.