Тоска по Лондону

Заседание не прекращалось до рассвета, и все это время вокруг бродил Привратник со свертками, похожими на те, какие пакуют дачники, собираясь на пикник. Однажды он замешкался на зов звонка, Сосо рявкнул, и тогда Привратник сунулся в дверь с ночными шлепанцами в руках. Это происшествие может стоить ему награды за оборону Москвы.

Я торопливо умылся в своей ванной и через коридорчик прошел в приемную. И вместо Привратника наткнулся на незнакомого наголо обритого детину в форме НКВД со звездами в малиновых петлицах. Он столь проворно выхватил револьвер, что я тут же успокоился: свой, немцы еще не имели времени так насобачиться.

— Прямо на месте? — сказал я, чем и удалось поймать его взгляд.

В смышлености им отказать нельзя, все эти выкормыши Пенсне схватывают обстановку на ять. Он сообразил, кто я, но на вопрос о Привратнике пошел врать: мол, выехал инспектировать с хозяином войска, группируемые для контрнаступления.

Для контрнаступления! Каково?

Удрали, стало быть. Как проворовавшаяся прислуга.

Препротивное чувство — ощутить себя забытым.

Напомнил старшему майору о завтраке, он стал куда-то звонить, по-моему, не туда, куда следовало, но завтрак все же доставили — чай, плюшки, масло, яйца всмятку. Стало быть, не я один забыт под командой старшего майора…

Завтракая, соображал, что делать. Потянулся к телефону. Нельзя, металлическим тоном сказал он. Мне надо. Нельзя, повторил он тем же голосом, глаза осмотрительно отведены, в руке револьвер. Инструкции ясны: контактов не допускать, живым не выпускать. Более подробных впопыхах дать не успели.

Ценность человеческой жизни есть главная характеристика любой социальной системы. Какова же система, если друга хозяина…

Оставалось ждать. В переломные моменты истории, да еще в таком месте, предполагаешь вихрь деятельности. А было тихо, даже сонно, телефоны молчали, радио транслировало в эфир сонату Бетховена. Под эту музыку память моя исторгла из глубин своих эпизод…

27 декабря 1927 года российская наука понесла невосполнимую утрату: находясь по вызову правительства в командировке в Москве, скоропостижно скончался на 71-м году жизни мой учитель Владимир Михайлович Бехтерев. Кряжистый мужик из долгожителей вятской глухомани, ему предрекали сто лет, не менее.

Меня известие о его смерти застало во время тяжелого ночного дежурства в больнице. Известие запоздало, даже дата горестного события стала мне известна лишь впоследствии. А утром, едва я счел возможным оставить больного и вернуться домой, меня вызвали в ЦK Грузии. Решил было, что делегируют на похороны, но в ЦK ждала машина с нарочным от Махарадзе. Ехать страх как не хотелось, но нарочный строго сказал, что собравшиеся только меня и ждут и ехать надобно непременно.

Отъехали, я уснул, а проснувшись, увидел элегические развалины Горисцихе. Автомобиль трясло, сон меня не освежил, во рту было кисло. С таким вот лицом вошел в духан, в нем было четверо — Филипп, Саша, Вано и Сосо, его я не видел с лета 22-го. Еще из-за двери я слышал пронзительный голос Филиппа. Он, уже завидев меня, договаривал упорно глядевшему на него Вано:

— … А не понимаешь — куда суешься? Тоже мне парламентарий нашелся! Такими парламентариями Европа полна. А-а-а, доктор, дорогой, штрафной рог принимай! Такого вина давно не пил, ручаюсь!

Пригубил вино, оно действительно оказалось удачным. Попросил поесть, Филипп крикнул духанщика, тут же принесли зелень, сыр, сациви и шашлык, но есть мне пришлось в одиночестве: спор между Филиппом и Вано разгорался.

— Для чего реки крови? — говорил Вано. Он стоял, нагнув голову, опустив руки, красный и очень сдержаный, и смотрел Филиппу в лицо. — Для чего народовластие обещали? Чтоб народ недорослем объявить и опять к рабству принудить, только не у господ, а у новой знати, так?

— По-дурацки вопрос ставишь, дорогой…

— На оскорбление не отвечаю, по существу спрашиваю: так или не так? По-дурацки ставлю — умно поставь.

— Ну, а если так? — прищурился Филипп.

— Если так — не кончена революция. Если так, значит, все сначала. Такую кровь лить — один раз лить. Выйти, честно сказать, что ошибка вышла, поднять народ…

— Не поднимешь. Устал народ.

— Поднимем. О новых подлостях расскажем — еще как поднимем. Молодые всегда найдутся.

— А зачем? Другие то же сделают. Новые реки крови прольешь, все напрасно. Рано народу власть давать, расти должен народ, долго расти должен.

— Зачем же поднимали? Зачем посулами обманывали?

— Что поделаешь, как лучше хотели. Надеялись, понимаешь… Что же, обратно царя, что ли, звать?

— Народ спросить надо, — холодно сказал Вано. Сосо усмехнулся и пыхнул трубкой. — Может, и царя. Пусть народ решает. Пусть выбирает себе вожаков, лучших людей из любой среды, а не из победителей только. За это я буду бороться.

— Бороться? Мы тебя шлепнем, прежде чем ты выйдешь отсюда! — закричал Филипп.

Вано криво ухмыльнулся, шагнул к Филиппу.

— Вы с ума сошли! — Саша расталкивал их, тряс головой, лицо его контуженно кривилось. — Опомнитесь! Друзья мы или нет? Коба, скажи им!

Сосо попыхивал трубкой.

— Предотврати ссору, — сказал я.