Тоска по Лондону

На время нашего отсутствия в Щели кодификации оставались кадры, на которые можно было положиться, — Маньки. В виде компенсации они получали по два часа за каждый час отсутствия Косорыла, но не вместе, а в индивидуальном порядке. Время в стране титской ценностью в таких службах, как наша, никогда не было, а индивиду оно дорого, хотя бы в очереди постоять за дефицитом. Маньки стоят саги. Неприметно-героическая жизнь каждой — это роман без героя, но с героиней. Они жили дружнее, чем сестры, не состоя в родстве и даже не принадлежа к одной национальности. Их пример — залог людских потенций, и я теперь намеренно избегаю узнавать об их судьбе: помочь не могу, а расстройство дорого может стоить.

Жизнь не баловала Манек, и мы с Косорылом по возможности старались компенсировать их сносной обстановкой на работе. Маньки ценили заботы, держали язык за зубами и создавали нам крепкий и надежный тыл.

Вдруг в эту тихую гавань шквал заводских масштабов (но заводик и тогда был тысяч на десять человечков) забросил военный корабль — крейсер Валтасар. Маньки всполошились. Вопрос еще не был решен окончательно, административная волна с мятежным крейсером на гребне еще только нависла над нашей заболоченной щелью, еще можно было воспрепятствовать швартовке, и Маньки ощетинились доводами. Обе были верные жены, а сковырнулся Валтасар на том, что во вверенной ему техчасти цеха специзделий его попутали в нетрезвом виде с кладовщицей.

Собрание низовой организации цеха сурово осудило Валтасара, обвинив во втирании очков, замазывании недостатков, зажиме критики, недооценке инициативы, провале выполнения, а также в моральном разложении, пьянстве и нетоварищеском отношении к женщине-труженице, женщине-матери. Под ниагаровой струей обвинений Валтасар все признал безоговорочно — к облегчению действительно проваливших, с ними-то он и пытался бороться — и попросил кончать с ним поскорее, до приезда из командировки жены. Просьба не была бы уважена, его наверняка промурыжили бы до после приезда, не будь одного обстоятельства: Валтасар, еще будучи на военной службе, пытался перерезать себе глотку и — перерезал. А жить остался по чистой случайности. Неудобного военинженера сплавили на гражданку с малой пенсией за выслугу лет, но дымный шлейф попытки покинуть юдоль сию потянулся. Партитские чиновники навстречу последней воле осужденного пошли не ради того, чтобы Валтасар не повторил попытки, но чтобы избежать обвинений в их адрес относительно неприятия во внимание.

И тут на пути встали наши Маньки.

Не знаю, что их возмутило. Конечно, не супружеская неверность Валтасара, на что они упирали, но между собой пересмеивались, что с той кладовщицей баловать мужику в ум могло взбрести лишь в состоянии безумия. Скорее, их испугало сама выпирающая из привычных мерок личность Валтасара: вдруг что-то сдвинет в тихом нашем болоте? Как бы то ни было, возникла ситуация, при которой крейсеру негде стало ошвартоваться. Тогда крейсер, в соответствии с законом о труде, подлежал списанию: глас народа!

Но встал на дыбы старый стукач Косорыл и заявил: ежели кому не нравится работать с Валтасаром, он, Косорыл, никого за подол держать не станет, пусть переводится в другую щель, но бросать человека в гонимом состоянии — это не по-русски (он выразился дипломатичнее — «не по-титски»), и он этого не допустит, тем паче что швартуют к нам крейсер во искупление и для осознания, не того класса корабль, чтобы держать в такой луже, его несомненно переведут на работу, соответствующую знаниям и опыту…

И причалил к нам Валтасар. И впрямь временно. Всего на четыре года. Срок средней отсидки. А какого класса корабль станет ясно, если сказать, что по прошествии этих лет, когда завод расширился почти вдвое, его назначили — не без скрежета зубовного, правда, — замом главного механика всей этой махины.

Страдал он одиноко, мы к нему с сочувствием не рвались. И он не просился. Нас в нашей Щели мало кто за инженеров держал. И вообще за людей. А Валтасар высок, ликом страшен, взглядом пронзителен, в себя уходящ и (след на шее. Жуть!

А на деле он был робок и деликатен. Ископаемое!