Тоска по Лондону

Обожди, молчит ли? Столько знаков, а ты все колеблешься. Удар по печени — не знак? Умирание и воскресение. Откровения болвана Балалайки. Наконец, эта глупышка, она так простодушно ляпнула «Все говорят!», тем самым к самой морде твоей поднеся шаткость твоего статуса Городского Сумасшедшего. А это «они тебя боятся»… Кто? Лишь ты сам в тщеславном ослеплении мог считать свою игру естественной. Остальные понимают: никакой он не сумасшедший, протестует особым образом, уклоняется от участия в жизни своего отечества и от исполнения гражданского долга в момент наивысшей поляризации общества. В момент, когда не пристать ни к кому — значит, стать враждебным всем.

О, конечно, духу твоему это не грозит, напротив. Но телу твоему, приятель, это опасно. Если, как ты полагаешь, тебе еще предстоит выполнение некой миссии, спасай-ка тело, не то земной миссии — ни большой, ни малой — без тела не бывать.

Пойми.

Да, понимаю. С опозданием, но, надеюсь, еще не чересчур поздно. Потому и тащусь к Доку. Его предложением надо воспользоваться до вторичного удара по печени. Никто не скажет, как часто станут следовать рутинные проверки. И сколько еще благодетелей всех цветов политического спектра станет рваться к моим потрохам. На рынке идей становится все теснее, а чужой нос, как говаривал Козьма Прутков, другим соблазн. Левые сочтут, что я чересчур правый, правые с ними не согласятся… Словом, мне пора.

Напрямую до диспансера минут десять. А я петляю, оттягивая неизбежный миг. Город ты мой, быть может, в последний раз иду этими улицами в качестве свободного человека. Бреду самыми непарадными, что ни на есть заштатными твоими закоулками и так чувствую их тихую прелесть! Окраинная пустынность сентябрьского рабочего полдня, третью неделю стоит сухая и теплая погода, дни таковы, что стонать хочется от их слепящего совершенства: синее небо, кромчатые твердые облака и каштаны в табачном сиянии. Такие дни случаются только осенью, и всюду они хороши, в Цюрихе ли, в Трентоне или во Львове. Глядеть и наслаждаться. Но — не могу. Уже не радость, а грусть вызывает нависший над домами взрыв горы с зацепившимся на склоне костелом. И отражение неба в окнах теневой стороны улицы. И хитроглазая собачонка, трусящая мне навстречу по лиловым и местами треснувшим наклонным сланцевым плитам тротуара. Сланец все еще есть, что бы стоило починить? Эх, все уже не мое, все опять начинает становиться НАШИМ…

«Каким путем люди дошли до понятия о свободе? Это была великая мысль!» — Георг Кристоф Лихтенберг.

Плохо мы учимся у предшественников. Быть при первом чтении обожженным язвительной истиной — и десятилетия спустя допускать исключения… В чьем лице? Бога? Гиганта? Героя? Нет, в собственном. Клиника! Дескать, люди требовательны, им нужно много, разного, вот они и несвободны. А ты отказался даже от привязанностей, это освобождает.

А еще помнишь и при случае пересказываешь «Рубашку»…

Сельский дурачок. Почему не вступил в братство каменщиков? Наверняка есть ложа и здесь. Не уверен, что приняли бы, но попытаться можно было. Однажды подумал об этом, когда на экзотическом острове шел мимо розового особняка с надписью на фронтоне «Общество свободных каменщиков». Подумал — и не осуществил. Не говори мне, Эвент, что ты не таков. Сколько у тебя неосуществленных замыслов? Ну, то-то. Надеюсь, братство в какой-то степени все же контролирует ход событий на планетке. Печально, если ошибаюсь. Планетка-то по нынешним скоростям и средствам связи и впрямь не стоит того, чтобы иметь двух владетелей. А имеет столько! Значительный пай, полагаю, в руках мафий, треть, не затрагивающая интересов первых двух, кое-как управляется кривосудием с его полицейским аппаратом.

А где же Твой удел, прости меня, Господи? Поверх их всех? Ну, если так, тогда, надеюсь, все будет тип-топ.

Один из умных мерзавцев, которым я был подчинен — всю жизнь я оказывался подчинен мерзавцам, за исключением Косорыла и Скрипуна — как-то сказал мне: «Control is an illusion». На всякий случай учти и такое мнение…

В принадлежности к каменщикам я когда-то подозревал урода Валтасара. Ну, это был настоящий выродок. Мы с ним сошлись в пору, когда я уже махнул рукой на дела титского производства и забился в щель отдела кодификации. Отделом заведовал Косорыл — стукач довоенного призыва с младенческими голубыми глазами и таким же мировоззрением. Я честно исполнял расплывчатые обязанности, из коих главной была помощь тем, кому делать нечего, и проводил приятные часы на фуршетах с ЛД. Иногда, по поводу гонораров, фуршетил с Косорылом, он был приятным компаньоном.