Тот, кого я ненавижу

Тогда мать, как мне кажется, его уход не заметила бы в своём непробиваемом анабиозе. Три года почти до неё было не достучаться. Она забывала есть, умываться, принимать лекарства. Она не отзывалась, не реагировала ни на какие вопросы и слова. Она не делала ни-че-го, просто сидела с потухшим взглядом.

Ася за ней ходила, как за маленькой, ну и я там на подхвате…

Отец привёл ей сначала одного мозгоправа, потом другого, но что толку. За три года из яркой, красивой, ухоженной женщины мать превратилась в бледную тень. Она даже не жаловалась, когда у неё там что-то с сердцем было. Просто серела лицом и сползала на пол, как подкошенная.

И вот только не так давно она начала оживать, чем-то интересоваться, что-то делать, куда-то из дома выходить. Перестала ночами выть у меня за стеной, в Данькиной комнате. А летом даже вдруг решила, что пора сделать ремонт — давно не делали, всё устарело, обои надоели, шторы не модные.

Отец охотно поддержал её затею, быстренько отправил нас с ней на два месяца на Мальдивы, сам всё организовал. Ну, сделали всё шикарно, спору нет. Только Данькину комнату не тронули, это место свято и неприкосновенно.

Правда, теперь вот свербит мысль, что он делал эти два месяца. Ну помимо встреч с дизайнерами и рабочими.

«Не тебе о Даньке говорить», — последнее, что сегодня бросил мне отец.

А я всегда знал, что он винит меня в его смерти. Хоть отец никогда прямо этого не говорил, но ведь иногда и без слов всё понятно. И не он один.

Да что уж, я и сам себя виню…

29. Кирилл

Дане не повезло с самого начала. Мы родились с ним в один день, точнее, в одну ночь. Я его опередил на пару минут. Только вот я родился здоровым, а у него была гипоксия.

Я и рос здоровым. А у Даньки — вечные бронхиты, которые в итоге вылились в астму.

Мы не были близнецами. Мы даже не были друг на друга похожи. Хрупкого Даню буквально колыхало на ветру, а я в девять лет запросто сходил за двенадцатилетнего. Кожа его бледная, до голубого отлива, аж прозрачная, совсем не выносила солнца и сразу покрывалась красными пятнами-ожогами. У меня же загар прилипал моментально и не успевал сойти за зиму, так что Данька дразнил меня цыганом.

Да даже волосы: у него — светлые, у меня — чёрные. Вот так посмотришь и не скажешь, что мы с ним двойня. Да вообще как не родные.

Каждое лето родители с Данькой уезжали куда-то, где полезный воздух. А я отравлял жизнь бабушке с дедом, пока они, совсем устав, не перепоручали меня Асе, с которой, впрочем, мы жили душа в душу. С ней было легко и весело. И хотя я скучал и страшно радовался возвращению родителей, с их приездом лёгкость и веселье заканчивались.

Родители постоянно нервничали из-за Даньки. Ему нельзя было плакать, нельзя было злиться или расстраиваться, потому что это могло повлечь приступ астмы. Поэтому они пылинки с него сдували, потакали его капризам и наперегонки выполняли все его пожелания.

Позже я, конечно, понял, почему они так с ним носились, понял их постоянный страх, но в детстве меня просто разрывало от ощущения несправедливости.

Одно время я даже страстно мечтал заболеть, но не получалось.

Вот Данька умудрялся схватить ангину, не выходя из дома. Меня же ничем было не пронять.

Однажды я по дурости провалился под лёд. Катался на коньках, когда река ещё не схватилась как следует. Хорошо, народ там гулял — мужики какие-то пьяные оказались рядом, сразу вытащили.

Умирая от страха, приковылял я домой, подёрнутый ледяной коркой. Родителей не было, и я им ничего не сказал, побоялся. Но отогревшись и успокоившись, стал ждать, что наконец-то тоже заболею. Так вот — даже не чихнул ни разу. Радоваться бы, а я чуть не плакал с досады. Ну идиот, что ещё сказать.

В другой раз, уже летом, я сверзнулся с дерева, разбил голову. Боли особой не помню, помню, как тёплая кровь заливала глаза и футболку на груди, помню, как соседка вела меня домой и причитала. Помню, как трусил, что мне влетит от родителей, но страх был с примесью радости. Ну, тоже напрасной.

Отец меня отчитал по полной программе, вызвал скорую и всё. Нет, я его понимаю теперь. А тогда я разобиделся как девочка. Чего я там хотел? Чтобы меня, как Даньку, все вдруг стали любить и жалеть. Ну не дурак ли? Остаётся списывать это только на то, что был ещё совсем салагой. Кажется, и в школу мы тогда не ходили.

Но всё равно сейчас так стрёмно об этом вспоминать. Хорошо хоть, кроме Аси никто не догадывался про эти мои жалкие и унизительные желания. Да, она всё поняла.

Ну это я однажды гулял без шапки и куртки в мороз, а потом, дома, каждый час бегал спрашивал у неё, не горячий ли лоб. Она сказала с мягкой улыбкой:

— Кирюша, брось, не надо всего этого, тебя и так любят.

Я на неё тогда жутко разозлился. Но, на самом деле, мне было просто стыдно, что она меня раскусила. Она ещё и книжку мне подсунула, рассказы Михаила Зощенко. Я читал и узнавал в больном Миньке Даню, а в противной и завистливой Лёле — себя.

Ну что тут сказать, Ася своего добилась — я оставил попытки заболеть и вообще разжелал вызывать у кого-либо жалость. Спасибо ей за это.