Тот, кого я ненавижу

Его мама тоже улыбнулась и ему, и мне. И даже что-то ласковое сказала.

Наконец мы покинули палату, и Кирилл сразу же выпустил мою руку. Он шёл молча, неспешно, но эта неспешность только подчёркивала ледяную ярость. Казалось, даже воздух вокруг него звенел.

Я же угрюмо брела рядом.

Что теперь будет? Станет ли он меня слушать? Даст ли всё объяснить? Он сейчас так зол, что я даже не знала, как к нему подступиться.

До самой лестницы он не обронил ни звука, он как будто вообще меня не замечал, шёл себе один. И я даже подумала, испугавшись внезапно: а вдруг он и правда отринет меня, не дав сказать ни слова? Просто выкинет из своей жизни и всё. И больше попросту не подпустит к себе. Он умеет так — держать людей на расстоянии. Умеет каким-то необъяснимым образом становиться недосягаемым.

Но как только мы свернули на лестницу, он резко остановился и обернулся ко мне. Не ожидая препятствия, я натолкнулась на него, угодив лицом в грудь. Тихо охнув, хотела отстраниться, но он сам, крепко взяв меня за плечи, отодвинул от себя. Прожёг насквозь горячечным взглядом.

— Ты сказать что-то хотела? Ну? Говори.

Хотела, но от такого напора моментально растерялась. А он меня ещё и притиснул к стене, буквально пригвоздил.

— Кирилл, я должна была его навестить, — сглотнув, наконец пролепетала я. — Ну как не навестить?

Взгляд его полыхал огнём. Это было и жутко, и неожиданно так волнующе.

— Ты сто раз ему звонила. Сама ему звонила, — зло бросил он. — И вчера тоже.

Кирилл убрал одну руку с моего плеча, вынул из кармана мой сотовый.

— Потому что я…

Я хотела ему рассказать всё, и про вчера, и… Но он вдруг, рвано выдохнув, впился в мои губы поцелуем. Не тем нежным, мягким секундным касанием, как на Новый год. Это было совсем по-другому. Это было так горячо, отчаянно, неистово, оглушительно, что у меня тотчас выбило дыхание, а ноги вмиг ослабели. Это было как взмыть ввысь, а потом устремиться вниз…



61. Кирилл

Полночи мы проторчали с матерью в больнице. Она там всех на уши поставила. Чтобы дали отцу лучшую палату, лучшего врача. Как ещё не потребовала консилиум созвать. Я едва её утихомирил. Никак не верила дежурному хирургу, что серьёзных травм нет и его жизни ничто не угрожает.

Но отец и впрямь выглядел жутковато. Как будто его хорошенько отделали.

А утром ни свет ни заря мать снова подорвалась в больницу. Я после бессонной ночи смертельно хотел спать, и она, по идее, должна бы, но нет… Ей не терпелось как можно скорее переговорить с заведующим отделением, а заодно убедиться, что за отцом достойно ухаживают.

— Надо будет всем дать денег, и врачам, и санитаркам, и медсёстрам. Им — особенно, — озабоченно перечисляла она. — Врачи-то что? Придут, посмотрят, уйдут. А медсёстры весь день с больными. От их отношения зависит, какой будет уход. Я вот лежала…

И мама опять завела рассказ про свой больничный опыт.

— … и с питанием — беда. Ну что там дают? Постные супы? Каши? Резиновый омлет? Игорь такое есть не станет. Будет голодным. Так что надо всё купить. Очень важно, чтобы он хорошо питался…

Я уже не спорил, знал, что иначе она не успокоится.

Когда приехали в больницу, мама первым делом ринулась к заведующему. А я сгрудил пакеты с продуктами и просто ждал в отцовской палате, когда она переговорит со всеми, кто хоть каким-то боком имеет отношение к его лечению.

С отцом мы вроде как больше не враждовали, но общаться всё равно как-то не особо получалось. Даже вот за целый час наедине, пока там мать налаживала контакты с персоналом, мы с ним едва парой фраз перекинулись. Ну я спросил только, как его угораздило вписаться в столб. Он ответил: гололёд. Ну и признал, что скорость превысил.

— А куда так гнал? Ещё и ночью…

В ответ он буркнул что-то невнятное и потом вообще сменил тему — попросил настроить ему какой-то канал. Я настроил, он поблагодарил, вот и всё общение.

Потом пришла мать, и мы уехали.

— Игорь, если что нужно, ты звони, — предложила она перед уходом.

— Хорошо.

— Мы, может, ещё вечером проведаем тебя…

— Да не надо. Не стоит. Отдыхай. Ничего со мной до завтра не случится.

Мать вздохнула, но спорить не стала.

Я поехал к Мещерякову. Он уже названивал вовсю. Порой Димас опекал меня, как мамочка. За Новый год, ну то есть за то, что я по-английски исчез тогда, так вообще разобиделся. Но когда узнал, с кем я был, от удивления забыл все обиды. Долго не верил, думал, что шучу.

А вчера вообще выдал:

— Вот для Кристинки будет удар. Ну, что променял её на такую…

— На какую — такую? — Меня это почему-то задело.

— Ну… — замялся Димас. — Нет, она тоже симпотная, не спорю. Милая такая. Просто если сравнивать… Кристинка… ну, она же шикарная. Если взять тачки, то Крис — это Ламборджини. А Эля эта… ну, типа Камри. Что? Хорошая тачка, комфортная, но, только без обид, после Ламборджини как-то не…

Отчего-то меня его слова неприятно зацепили. Я даже едва не начислил ему пару апперкотов в табло, но Димас вовремя уловил мой порыв и сразу ретировался: