Тот, кого я ненавижу

Я отстранился от неё, привалился спиной к стене, руки сунул в карманы. Я понимал её, мне самому сейчас почти вот так же. И жалел её. Но что тут поделаешь? Мне нечем было её утешить.

— Так чем она тебя зацепила, а, Кир?

— Не знаю.

Кристинка подошла вплотную, прижалась ко мне. Полушубок соскользнул с её плеч, упал к ногам. На ней было коротенькое платье с большим вырезом на спине. Помню его, мне очень нравилось это платье.

Кристинка обвила руками меня за шею, приблизила лицо, прошептала:

— Она лучше меня это делает, да?

— Делает что?

Вместо ответа она приникла поцелуем, внезапным, пылким. Втянула нижнюю губу, жадно, почти до боли, затем выпустила и кончик языка протолкнула в рот. Тяжело дыша, оторвалась, пропустила пальцы под пояс джинсов сзади, потом перебралась к ширинке.

Я поймал её запястья, развёл руки в стороны. Она непонимающе уставилась на меня.

— Эл… Кристин, не надо.

— Кир, ты чего? Я же вижу, ты хочешь. Вон же…

— Кристин, потом будет всем стрёмно, и мне, и тебе… Иди лучше спать.

— Хочешь, я сделаю, как ты любишь? — Она попыталась присесть, но я остановил её. О, моей выдержке надо памятник поставить.

— Кристин, всё, перестань. Ничего не будет.

Она вспыхнула, стиснула челюсти, резко выдернула руки.

— Я никогда тебе этого не прощу, слышишь? Ты ещё пожалеешь! Никто никогда меня не отталкивал! Ты ещё поплатишься за всё, сволочь, урод, скотина, ничтожество…

Кристинка подобрала с пола шубу и вылетела из номера.

* * *

Кристинка, конечно, взбодрила меня так, что я опять почти до самого рассвета ворочался. Два дня уже прошло, как тогда ушёл от Эли, даже больше, а легче не стало. Ничуть. Как вспомню, как подумаю про неё, так внутри всё выворачивается. А с чего бы? Ну кто она мне? Я её и узнал-то, можно сказать, совсем недавно. Я даже не помню её до этой осени. Да и когда узнал — она же так меня бесила поначалу. Так её ненавидел…

И не помню совершенно, в какой момент всё начало меняться. Когда голой застал? Да ну нет. Хотя прикольный был момент. Или когда от её соседа выхватил, а она давай ухаживать? Или когда… В голову тут же полезли эпизоды, наши случайные и неслучайные встречи, её взгляд, улыбка, смущение.

Ну и зачем я стал копаться, вспоминать? Мазохизм какой-то. Только ещё сильнее в груди заломило, невмоготу аж.

Не надо о ней думать, оно и забудется. И фотки все её удалю. Прямо сейчас. Я взял с прикроватной тумбочки телефон. Зашёл в галерею. Когда успел столько её наснимать? Помню, на Новый год только фотографировал и потом на следующий день.

Я стал листать снимки. Вместо того, чтобы просто удалить, я вглядывался в её лицо почти на каждом кадре, словно что-то выискивал. Только что? Признаки её вероломной натуры? Бред.

На одном снимке она подносила ко рту ложку с салатом. Потом заметила, что я фотографирую и замерла, приоткрыв рот. Очень смешная фотка. И выражение такое искреннее. А вот тоже смешно морщила нос. Не помню, почему. Но на множестве других она смотрела на меня. И смотрела так, будто… не знаю… даже не просто с теплом, а чуть ли не с благоговением. И радость в глазах её казалась такой настоящей… Я даже не замечал, когда снимал, что она так на меня смотрит. А сейчас увидел, и сердце защемило. Но почему тогда она…?

Я вернул её контакт из блэк-листа. И ни одной фотографии так и не удалил. Памятник моей выдержке рухнул и осыпался в пыль…

63. Элина

На работе меня все дружно жалели — бармен Лёша, Наташка, другие официанты, даже администратор Лера. Хотя я никому не жаловалась. Но, наверное, выглядела так плачевно, что все решили, будто я жестоко больна. Только Наташка знала настоящую причину.

Мне даже предложили отправиться домой. Я отказалась. Нет уж, дома ещё хуже. Здесь я хоть отвлекалась то на одно, то на другое. Вынуждена была двигаться, постоянно что-то делать, слушать, отвечать, реагировать. Боль, конечно, при этом никуда не девалась, давила камнем, тянула, ныла, саднила, не умолкая. Но как бы фоном. А дома, в одиночестве, она заполняла всю меня, так что даже дышать становилось тяжело.

И мысли… Здесь я могла не думать ни о чём, сосредоточиться на заказах, на работе. А там, дома, эти мысли накидывались, как рой растревоженных ос. Мучительные и навязчивые.

Дома каждая мелочь травила душу и заставляла сердце болезненно сжиматься: кружка, из которой он пил, его зубная щётка (купил первого января и пристроил в ванной в стаканчик рядом с моей), даже сломанный обувной шкаф. Или вот порезалась вчера случайно, достала аптечку и… разрыдалась.

Если бы я вздыхала о нём издалека, на расстоянии, как прежде, если бы мы не успели с ним сблизиться, то, наверное, сейчас не было бы настолько плохо. Я бы тосковала только по образу, как по несбыточной мечте, а не по его теплу, голосу, губам, жаркому шёпоту, прикосновениям.

— Позвони ему, — посоветовала Наташка во время перерыва. — Ты же не виновата. Скажи всё, как есть.

— Я ему звонила, — сказала я убитым голосом. — Сразу же и потом, на другой день. Он не отвечал. Даже нет, не так, у него всё время шли короткие гудки. Так что…