Тот, кто держит за руку

«Что я несу?! — мысленно вопию я. — С каких пор я стал манипулировать людьми?!»

Но, если говорить по совести, манипулировать Маттиасом Вебером чрезвычайно легко, он словно создан для того, чтобы им манипулировали: я буквально считываю любую его эмоцию, словно в открытой книге, как бы банально это ни звучало, и понимаю, что тот жаждет переложить решение проблемы на любого, кто готов будет взять на себя такую ответственность.

А готов ли я сам, Марк, к такой ответственности? И с удивлением понимаю, что, да, готов…

…то есть простит ваше прежнее недопонимание, — говорить о том, что я считаю Вебера виновником аварии, конечно же, не стоило, и потому я быстро поправляюсь.

Мой собеседник впитывает каждое сказанное мной слово, подобно иссохшейся в пекло земле. Мне кажется, я даже слышу, как маленькие винтики в его голове поскрипывают от натуги… Какое же решение он примет? Чьи желания поставит на первое место: свои или своей жены?

Может от бессонницы, а может и вовсе от эмоционального стресса, но меня начинает неприятно подташнивать… Пора было в самом деле ехать домой.

Если хотите, я могу завтра поддержать вас во время беседы с доктором Хоффманном, — предлагаю вдруг я Веберу. — Я студент-медик и немного понимаю в этих вопросах, а Хоффманн, безусловно, станет давить на вас, настаивая на аборте… Так что если желаете…

Это было бы здорово, — кивает растерянный мужчина. — Но вы, действительно, думаете, что эта беременность не повредит моей супруге?

Если бы я не знал истинной подоплеки дела, то, действительно, поверил бы, что забота Вебера о своей второй половине искренна и бескорыстна, но в свете всего произошедшего, я склонен предположить, что заботится тот лишь о собственном благополучии, которому этот еще нерожденный малыш является явной угрозой. Тот не хочет его, но боится показаться жестоким и бесчувственным, если только решится признать это открыто…

К сожалению, однозначного ответа на этот вопрос нет, герр Вебер, — отвечаю я просто. — Мы можем только надеяться на лучшее… Готовы ли вы пойти на риск, вот в чем главный вопрос!

Весь облик Маттиаса Вебера явное олицетворение той простой истины, что риск — это именно то, что просто не заложено в его генетическом коде и требовать от него идти против природы равносильно самоубийству, но мне абсолютно не жаль его… вот даже ни на грош… Потому что маленькие бледные женщины с задумчивыми глазами специально созданы для того, чтобы ради них рисковали!

Глава 5.

Вся моя напускная бравада испаряется по мере моего приближения к дому, адреналин, бурливший в крови еще менее получаса назад, застывает уродливыми наростами вины и недоумения, как застывает после извержения огненная лава… Когда же я робко переступаю порог родительского дома (почти ненавидя себя за свои крадущиеся шаги), то силы словно и вовсе оставляют меня…

«Право слово, будь мужчиной!» одергиваю я самого себя и в тот же момент пугаюсь, заметив собственное отражение в большом зеркале в простенке: глаза покрасневшие и ввалившиеся, как у заправского зомби, хоть в кино снимай без грима, волосы стоят чуть ли не дыбом… Провожу по ним ладонью, улыбнувшись своему отражению. «Хорош же из меня защитник униженных и оскорбленных, ничего не скажешь!»

В доме стоит странная гнетущая тишина, как в море перед штормом, и я с тоской думаю о том, что «шторма» мне по-любому не избежать, поскольку о его приближении сообщает быстрый перестук женских каблучков, с каждой секундой лишь приближающийся… Я с усилием сдерживаю побуждение спрятаться за ближайшей кадкой с раскидистой пальмой!

Мальчишка! — пеняю я своему отражению в зеркале и, словно в очередной раз за день готовясь к гераклову подвигу, разворачиваюсь с улыбкой на губах к спешащей ко мне женщине. — Мама… прекрасно выглядишь!

Моя мать, Грета Штальбергер, смеряет меня скептическим взглядом, словно перед ней полотно неизвестного художника, в ценности которого она сильно сомневается, а потом почти нежно интересуется:

Ну и где ты пропадал, дорогой? Мы с отцом прождали тебя все утро… И, да, к слову, выглядишь ты отвратительно! Что случилось?

Случилась вечеринка, мама, ты же знаешь, — я не перестаю улыбаться, зная по опыту, что смирение — лучшая тактика. — Мы с ребятами немного увлеклись, вот и все.

И я уж было надеюсь, что мне удастся избежать разговоров об утреннем инциденте, но тут матушка кладет руку на мою небритую щеку, покрытую с утра жесткой щетиной, и слегка проводит по ней пальцами, как делала это прежде в далеком детстве, когда от детской мягкости моей щеки у нее аж сердце замирало (она любит рассказывать мне об этом), а потом говорит:

А вот Вероника сказала, что ваша вечеринка закончилась довольно рано… и вы даже успели выспаться, — с упреком. — Она, кстати, звонила узнать, как ты добрался до дома…

Попался! — пытаюсь замаскировать разочарование напускной веселостью. — А почему это Вероника звонила тебе, а не мне? — кидаю как можно более беззаботно, хотя внутри побулькивает неожиданно вскипевшее раздражение.

Может, потому что ты не брал трубку, и она испугалась худшего…